– Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.
– Ничего! – Я еще не плакал, но боялся, что скоро заплачу,
если он будет продолжать в том же духе. – Ничего, я просто гуляю, я люблю
гулять, отпусти меня!
Он отпустил ненадолго и лишь для того, чтобы схватить мою
другую руку. Пальцы ее были сжаты.
– Открой, – приказал он. – Дай папе посмотреть. Я
повиновался, и он фыркнул с отвращением. Там не было ничего, кроме остатков
второго кусочка жареного хлеба. Я сжимал его в правой руке, когда он стал
давить мою левую кисть, и на пальцах осталось масло – не масло, маргарин, масла
здесь не держали.
– Иди в дом и вымой свои мерзкие руки, – велел он, отходя
назад и откусывая кусок рулета. – Боже правый.
Я пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердце
колотилось, как мотор с протекающими клапанами и старыми разболтанными
поршнями. Когда я взялся за ручку двери, ведущей в кухню – и к безопасности, –
Долан сказал:
– Если ты, Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжимал
твою бедную ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало старческого
маразма. А ты знаешь, что мне поверят. Если же там синяки, они подумают, что ты
их сам себе поставил.
Да. Это правда. И опять – эти слова мог сказать Перси
Уэтмор. Перси, каким-то образом оставшийся молодым и подлым, тогда как я стал
старым и хрупким.
– Я никому не собираюсь ничего говорить, – пробормотал я. –
Нечего говорить.
– Вот и правильно, дорогуша. – Его голос звучал легко и
насмешливо – голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, что
будет молодым вечно. – А я узнаю, что ты там делаешь. Я сделаю это своей
обязанностью. Слышишь?
Конечно, я слышал, но не доставил ему удовольствия
подтвердить это. Я вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницы
с сосисками, но уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом поднялся в
свою комнату, останавливаясь на каждой ступеньке, давая своему сердцу время
успокоиться и собираясь с мыслями, чтобы начать писать.
Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон,
когда мой друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась усталой, и,
по-моему, ей было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была в
своем платье. Старые возлюбленные не тратят много времени на церемонии, ведь по
большей части мы просто не можем себе этого позволить.
– Я не буду тебя отвлекать, – сказала она. – Я вижу, что ты
собрался писать...
– Не говори глупостей, – ответил я. – У меня времени больше,
чем у Картера печеночных таблеток. Заходи.
Она вошла, но остановилась у двери.
– Просто я не могла заснуть... опять... и случайно оказалась
у окна чуть пораньше... и...
– И ты видела меня с мистером Доланом во время нашей милой
беседы, – помог ей я. – Я надеялся, что она только видела, что ее окно было
закрыто, и она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.
– Это было неприятно и совсем не дружески, – сказала она. –
Пол, этот мистер Долан расспрашивал всех о тебе. Он и меня спрашивал, это было
на прошлой неделе. Я тогда об этом не задумалась, просто решила, что у него
противный любопытный нос, который он сует в чужие дела, а теперь мне интересно.
– Спрашивал обо мне? – Я надеялся, что мой голос звучит не
так тревожно, как я ощущал. – Что спрашивал?
– Во-первых, куда ты ходишь. А еще – зачем ты ходишь гулять.
Я попробовал засмеяться.
– Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.
– Он считает, что у тебя есть тайна. – Она помолчала... –
Мне тоже так кажется.
Я открыл было рот, чтобы сказать, что впервые об этом слышу,
но Элен подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде, чем я
произнес хоть звук.
– Если это так, мне совсем не надо знать, что там, Пол. Твои
дела – только твои дела. Меня воспитывали так, но не все это понимают. Поэтому
будь осторожен. Именно это я и хотела сказать. А теперь оставляю тебя,
занимайся своим делом.
Элен повернулась, чтобы уйти, но, прежде чем она вышла, я
позвал ее по имени. Она обернулась и посмотрела вопросительно.
– Когда я закончу то, что пишу... – Начал было я, но потом
покачал головой. Не так. – Если я закончу то, что пишу, ты прочитаешь?
Она чуть задумалась, а потом улыбнулась такой улыбкой, что
можно было влюбиться, даже такому старику, как я.
– Для меня это будет большая честь.
– Подожди, пока прочитаешь, а потом уже говори о чести, –
возразил я, думая о смерти Делакруа.
– Я все равно прочту, – сказала она. – Каждое слово, обещаю.
Но сначала ты должен завершить начатое.
Она оставила меня писать, но, прежде чем я написал хоть
слово, прошло довольно много времени. Я сидел почти час, глядя в окно и
постукивая карандашом по столу, наблюдая, как временами проясняется серый день,
думая о Брэде Долане, который называет меня Поли и все время отпускает пошлые
шуточки про китайцев, ирландцев и негров, а также о том, что сказала Элен
Коннелли. «Он считает, что у тебя есть тайна. Мне тоже так кажется». Может, так
оно и есть. Да, может быть, И конечно же, Брэд Долан хочет знать. Не то чтобы
он думал, что это важная тайна (это не так, важная она разве что для меня), а
просто потому, что считает: такой старик, как я, не должен иметь тайны. Не
должен брать накидки с крюка возле кухни и, конечно же, не должен иметь тайн.
Не должен думать, что такие, как мы, все еще люди. А почему бы нам не позволить
такую мысль? Он не знает. И в этом он тоже похож на Перси.
И вот мои мысли, как рукав реки, снова вернулись туда, где
их прервал Брэд Долан, когда из-под козырька кухонного входа схватил меня за
руку: к Перси, к злобному Перси Уэтмору, и к тому, как он отомстил человеку,
посмеявшемуся над ним. Делакруа бросал в стену разноцветную катушку, ту, которую
приносил Мистер Джинглз, и она отскочила из камеры в коридор. И тут уж Перси не
упустил своего шанса.
Глава 2
– Стой дурак! – закричал Брут, во Перси не прореагировал.
Как только мистер Джинглз догнал катушку – слишком увлеченный ею, чтобы
заметить, что его старый враг неподалеку, – Перси изо всех сил наступил на него
своим тяжелым черным башмаком. Послышался хруст ломающегося позвоночника
Мистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки выкатились из
орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления я страдания.
Делакруа закричал от горя и ужаса. Он бросился на дверь
своей камеры, просунул руки сквозь решетку как можно дальше и стал снова и
скова звать мышонка по имени.