– Да, – произнес Тут со сверкающими глазами и беззубой
счастливой улыбкой на губах. – Я хочу обед с жареным цыпленком, с картошкой и
соусом, я хочу накакать вам в шляпу, и я хочу, чтобы Мэй Вест присела мне на
лицо, потому что я крутой донжуан.
Брут пытался сохранить серьезное выражение, но это было
невозможно. Он откинул голову и захохотал. Дин сполз на край платформы, будто
его подстрелили, голова в коленях, всхлипывая, как койот, и прижав руку ко лбу,
словно боясь, что растрясет мозги. Харри прислонился к стене и выдавал свои
«ха-ха-ха» так, как будто кусок застрял у него в глотке. Даже Джек Ван Хэй, не
отличавшийся чувством юмора, смеялся. Мне тоже было смешно, мне тоже хотелось
смеяться, но я сдерживал себя. Завтра ночью все будет по-настоящему, и там, где
сейчас сидит Тут-Тут, умрет человек.
– Заткнись, Брут, – сказал я. – И вы тоже, Дин, Харри. А ты,
Тут, смотри, еще одно выступление подобного рода станет последним. Я прикажу
Ван Хэю включить на вторую по-настоящему.
Тут ухмыльнулся мне, словно хотел сказать: «Это было так
здорово, босс Эджкум, правда, здорово». Его ухмылка сменилась выражением
недоумения, когда он увидел, что я не разделяю общего веселья.
– Что с тобой? – спросил он.
– Это не смешно, – отрезал я. – Вот что со мной, и если у
тебя не хватает ума понять, то просто держи свой хлебальник закрытым. – Хотя
было и вправду смеш-но, и, наверное, это меня и разозлило.
Я посмотрел вокруг и увидел, что Брут все еще улыбается.
– Черт, я, наверное, становлюсь слишком старым для такой
работы.
– Не, – отозвался Брут. – Ты в полном расцвете, Поль.
Но я этого не ощущал, как не ощущал и Брут, и дурацкая
работа не шла, мы оба понимали. Тем не менее приступ смеха прошел. И к лучшему,
потому что меньше всего мне хотелось, чтобы завтра вечером кто-то вспомнил
идиотское выступление Тута и стал снова смеяться. Вы скажете, такое невозможно:
охранник умирает со смеху, сопровождая приговоренного на электрический стул,
но, когда люди в стрессовом состоянии, возможно все что угодно. А о таком люди
будут вспоминать лет двадцать.
– Ты замолкнешь, Тут? – прикрикнул я.
– Да. – Он, словно самый пожилой ребенок, надул губы.
Я кивнул Бруту, чтобы тот продолжил репетицию, Он снял маску
со специального крючка за спинкой стула и натянул ее на голову Тут-Тута,
закрепив под подбородком, так что на макушке оказалась большая дыра. Потом Брут
наклонился, вынул круглую мокрую губку из ведра, прижал к ней палец, а потом
кончик пальца лизнул. Проделав это, опустил губку назад в ведро. Завтра будет
не так. Завтра он положит губку в шлем, висящий на спинке. Не сегодня, сегодня
совсем незачем мочить старую голову Тута.
Шлем был стальной, с завязками и напоминал каску пехотинца.
Брут надел его на голову старого Тут-Тута, натянув вниз вокруг дыры в черной
ткани маски.
– Надеваю шлем, надеваю шлем, надеваю шлем, – говорил Тут, и
его голос звучал сдавленно и приглушенно. Завязки не давали открыть рот, и я
думаю, что Брут натянул его чуть сильнее, чем требовалось для репетиции. Он
отступил назад, оглядел пустые стулья и сказал:
– Арлен Биттербак, сейчас через ваше тело пропустят
электрический ток, пока вы не умрете в соответствии с законом штата. Пусть
Господь будет милостив к вашей душе.
Брут повернулся к сетчатому квадрату:
– Включай на вторую.
Старый Тут, пытаясь повторить свой гениальный комический
трюк, стал ерзать и дергаться на стуле, чего обычно клиенты Олд Спарки почти
никогда не делали.
– Я жарюсь, – кричал он. – Жарюсь! Горю-ю! Я жа-реный индюк!
Я увидел, что Харри и Дин смотрят совсем в другую сторону.
Они отвернулись от Спарки и глядели через пустой склад на дверь, ведущую в мой
кабинет.
– Будь я проклят, – проговорил Харри, – один из свидетелей
явился на день раньше.
На пороге, аккуратно обвив хвостиком лапки и глядя круглыми
блестящими глазами-бусинками, сидела мышь.
Глава 5
Казнь прошла хорошо, и если вообще можно сказать «хорошая
казнь» (в чем я очень сомневаюсь), то казнь Арлена Биттербака, старейшины
совета ирокезов Ваишта, была именно такой. Он плохо заплел волосы в косы –
сильно дрожали и не слушались руки, – и его старшей дочери, тридцатитрехлетней
женщине, разрешили заплести их ему ровно и красиво. Она хотела вплести перья в
кончики кос – хвостовые перья сокола, его птицы, но я не разрешил. Они могли
загореться. Я, конечно, не сказал ей этого, просто объяснил, что не положено.
Она не возражала, только наклонила голову и прижала руки к вискам в знак
разочарования и неодобрения. Женщина вела себя с достоинством и этим
практически гарантировала, что ее отец будет вести себя так же.
Когда пришло время. Вождь вышел из камеры без протестов и
задержек. Иногда нам приходится отдирать их пальцы от прутьев решетки – я даже
сломал как-то один или два и никогда не забуду их приглушенный треск, – но
Вождь, слава Богу, был не из таких. Он прямо прошел по Зеленой Миле в мой
кабинет и там опустился на колени, чтобы помолиться вместе с братом Шустером,
который специально приехал из баптистской церкви «Райский Свет» на своем
драндулете. Шустер прочел Вождю несколько псалмов, и Вождь заплакал, когда
Шустер дошел до места, где говорится о том, чтобы лежать у спокойной воды. Но
это была совсем не истерика. Я подумал, что он представил ту спокойную воду
такой чистой и холодной, что ломит зубы при каждом глотке.
А вообще, мне нравится, когда они немного плачут. Если нет,
это уже тревожит.
Многие не могут подняться с колен без посторонней помощи, но
Вождь и здесь показал себя достойно. Он, правда, слегка покачнулся сначала,
словно у него закружилась голова, и Дин протянул руку, чтобы поддержать его, но
Биттербак уже обрел равновесие сам, и мы пошли.
Почти все стулья были заняты, люди тихо переговаривались
между собой, как обычно в ожидании начала свадьбы или похорон. И вот тут
единственный раз Биттербак дрогнул. Я не знаю, то ли кто-то конкретно из
присутствующих так подействовал на него, то ли все они вместе, но я услышал,
как из горла у него вырвался тихий стон, и сразу же рука, которую я держал,
обмякла. Уголком глаза я видел, как Харри Тервиллиджер двинулся и отрезал
Биттербаку путь к отступлению, если тому вдруг вздумается уйти.
Я крепче сжал его локоть и постучал по плечу пальцем.
«Спокойно, Вождь, – сказал я уголком рта, не разжимая губ. – Все, что
большинство запомнит о тебе, – это как ты ушел, поэтому покажи им, как Ваишта
умирает».
Он взглянул на меня искоса и кивнул. Потом взял одну из
косичек, заплетенных его дочерью, и поцеловал. Я посмотрел на Брута, который
торжественно стоял за электрическим стулом во всем великолепии своей лучшей
синей униформы с начищенными до блеска пуговицами и с исключительно ровно
сидящей на большой голове кепкой. Я слегка кивнул ему, и он ответил мне, шагнув
вперед, чтобы помочь Биттербаку взойти на помост, если понадобится такая
помощь. Она не понадобилась.