– Наша работа разговаривать, а не кричать, – наставлял Дин.
– Если человек кричит на заключенных, значит он потерял самообладание.
Перси знал, кто автор этой лекции, – я. Начальник. Перси
Уэтмор и Пол Эджкум всегда недолюбливали друг друга, а дело было летом, вы
помните, задолго до начала всех событий.
– Лучше, если ты станешь относиться к этому месту, как к
реанимационной палате, – продолжал Дин, – самое лучшее здесь – тишина...
– Я считаю, что это параша с мочой, где надо топить крыс, –
заявил Перси, – вот и все. А теперь, пусти.
Он вырвал руку, прошел между Дином и Биллом и зашагал по
коридору, опустив голову. Он прошел слишком близко к решетке Президента – так
близко. что этот Фландерс мог дотянуться и схватить его, а может, отколотить
своей знаменитой деревянной дубин-кой, если бы Фландерс был человеком такого
плана. Но он, конечно, был не из тех, а вот Вождь, наверное, таков. Вождь не
упустил бы случая отколошматить Перси, хотя бы для того, чтобы проучить. Об
этом сказал мне Дин, когда на следующий день рассказывал всю эту историю, и я
помню его слова до сих пор, потому что они оказались пророческими.
– Уэтмор не понимает, что у него нет над ними никакой
власти, – сказал Дин. – Что бы он ни делал, хуже уже им не будет, казнить их
можно только раз. Пока он сам этого не поймет, он опасен и для окружающих, и
для самого себя.
Перси вошел в мой кабинет и захлопнул за собой дверь.
– Все я да я, – проговорил Билл Додж, – как надутое вонючее
яйцо.
– Ты не знаешь и половины, – заметил Дин.
– Ну, давай посмотрим с лучшей стороны. – Билл всегда
предлагал посмотреть с лучшей стороны и так надоел, что хотелось щелкнуть его
по носу, когда он произносил эти слова. – Твоя умная мышь все равно ведь
удрала.
– Да, но больше мы ее не увидим, – сказал Дин. –
Представляю, как перепугал ее этот проклятый Перси Уэтмор.
Глава 3
Это было логично, но неверно. Мышь вернулась на следующий
вечер, как раз в первую из двух ночей, когда Перси не дежурил, а потом его
перевели в ночную смену.
Вилли-Пароход появился около семи вечера. Я дежу-рил и
видел, как он пришел, со мной были Дин и Харри Тервиллиджер. Харри сидел за
столом. Вообще-то мое дежурство было днем, но я оставался, чтобы провести время
с Вождем, чей час уже приближался. Биттербак внешне держался стойко, как
полагается людям его племени, но я видел: в нем поднимается страх перед
грядущим концом, как отравленный цветок. Поэтому мы разговаривали. С ними можно
поговорить и днем, но днем плохо: крики, разговоры (не говоря уже о
периодических драках), доносящиеся с прогулочного дворика, размеренный лязг
печатных станков в типогра-фии, редкие крики охранников с приказом поднять или
убрать что-либо, а то и просто: «Пойди сюда, дерьмовый Харви». После четырех
становится получше, а после шести все затихает. С шести до восьми – самое
лучшее время. В это время в их головах снова появляются глубокие мысли, словно
вечерние тени (это видно по глазам), и тогда лучше замолчать. Они еще слушают,
что им говорят, но смысл ваших речей уже не доходит. После восьми они готовятся
и представляют, как будет сидеть на голове шлем и чем пахнет воздух внутри
черного мешка, который им натянут на потные лица.
Но я застал Вождя в удачное время. Он рассказал мне о своей
первой жене, о том, как они вместе построили вигвам в Монтане. Это были самые
счастливые дни в его жизни, заметил он. Вода была такой чистой и холодной, что
при каждом глотке ломило зубы.
– Послушайте, мистер Эджкум, – сказал Вождь. – Как вы
думаете, если человек искренне раскаялся в содеянном, сможет ли он оказаться в
том времени, которое было для него самым счастливым, и жить там вечно? Может,
это и есть рай?
– Именно в это я и верю, – ответил я, и это была ложь, о
которой совсем не жалею. Я узнавал о добре и зле от своей прекрасной матушки и
верил в то, что Святое Писание говорит об убийцах: для них нет царства
небесного. Я думаю, они попадают прямо в ад, где горят в муках до тех пор, пока
Бог наконец не велит Архангелу Гавриилу протрубить конец. Потом они исчезнут и,
наверное, будут этому рады. Но я никогда даже намеком не обмолвился об этом
Биттербаку, да и никому из них. Думаю, в душе они все знали. Где твой брат,
сказал Господь Каину, его кровь вопиет мне из земли, и я сомневаюсь, чтобы эти
слова удивили именно это заблудшее дитя. Готов спорить, что он слышит, как
кровь Авеля взывает к нему из земли на каждом шагу.
Вождь улыбался, когда я уходил, наверняка вспоминая свой
вигвам в Монтане и жену, лежащую с обнаженной грудью у огня. Я не сомневался,
что и он скоро будет в огне.
Я пошел вверх по коридору, и Дин рассказал мне о своей
вчерашней стычке с Перси. Думаю, он специально поджидал меня, чтобы рассказать,
и я слушал его внимательно. Я всегда внимательно слушал, если дело касалось
Перси, потому что был согласен с Дином, что Перси из тех людей, которые
приносят неприятности и окружающим, и самим себе.
Когда Дин заканчивал рассказ, появился старый Тут-Тут со
своей красной тележкой с закусками, на которой от руки были написаны библейские
изречения («Господь будет судить народ свой», «Я взыщу и вашу кровь, в которой
жизнь ваша», а также другие подобные ободряющие сентенции), и продал нам
бутерброды и ситро.
Дин искал мелочь в кармане, говоря, что больше не увидит
Вилли-Парохода, что этот проклятый Перси Уэтмор напугал его до смерти, когда
вдруг Тут-Тут спросил: «Что это там, ребята?».
Мы посмотрели и увидели мышонка собственной персоной,
семенящего по центру Зеленой Мили. Он прошел немного, остановился, огляделся
вокруг черными бусинками глаз и отправился дальше.
– Эй, мышь! – сказал Вождь, и мышонок, задержавшись,
посмотрел на него, шевеля усиками.
Честное слово, похоже, это ничтожное создание понимало, что
его зовут.
– Ты что, духовный хранитель? – Биттербак бросил мышонку
кусочек сыра, оставшийся от ужина. Он упал прямо перед мордочкой
Вилли-Парохода, но тот, даже не взглянув на него, продолжал свой путь по
Зеленой Миле, заглядывая в пустые камеры.
– Босс Эджкум! – позвал Президент. – Ты думаешь, этот
шельмец знает, что Уэтмора нет? По-моему, знает, клянусь Богом!
Я тоже так думал... но мне не хотелось говорить об этом
вслух.
В коридор вышел Харри, как обычно подтягивая брюки после
нескольких минут отдыха в сортире, и остановился, открыв рот. Тут-Тут тоже
уставился на мышь, улыбка некрасиво скривила нижнюю часть его дряблого лица с
беззубым ртом.
Мышь остановилась на своем обычном уже месте, обвив
хвостиком лапки, и уставилась на нас. И опять я вспомнил картинки, где судьи
выносили приговор беззащитным заключенным... впрочем, видел ли кто хоть
когда-нибудь заключенного столь маленького и столь бесстрашного, как этот?
Конечно, он был не совсем заключенным, он мог приходить и уходить когда
вздумается. Но эта мысль не покидала меня, и снова я представил, что мы все
будем такими маленькими перед Божьим Судом, когда жизнь окончится, но мало кто
из нас сможет смотреть так смело.