Третья тетрадь - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 29

– Из каторги? – Так вот откуда этот надрыв, это знание, это проникновение в суть. – Сколько же ему лет?

– Сорок, голубушка, сорок.

Новый театр Апе понравился сразу. В нем было намного проще, чем в ее прежнем: народу мало, помещение еще меньше, совсем крохотное, переделанное из простой квартиры первого этажа. Труппа, состоявшая из десяти человек, оказалась разношерстной и молодой, еще никто особо не стыдился работать в гардеробе или мыть пол. И режиссер здесь был совсем не такой, как в том театре, где она работала прежде, – этот выглядел импозантно, с крупным носом и в галстукебабочке.

– Итак, вы и есть протеже Ди-Ди?

– Кого?

– Ну, Даньки Даха.

– Да.

– А звать вас, поскольку он не удостоил…

– Аполлинария.

– Как?!

– Аполлинария. Можно просто Апа или Лина.

– Можно-то можно. А скажите, если не секрет, где он вас нашел?

– В музее Достоевского, – честно ответила Апа.

– Потрясающе!

Наинский с интересом оглядел Апу с головы до ног, вернее, наоборот, потом помолчал, хмыкнул, видимо снова вспомнив анекдот о кастинге, но затем махнул рукой и закончил знакомство следующими словами:

– Вам повезло, что Дах позвонил вовремя: я как раз собрался ставить новую вещь. Материал богатейший, особенно по пластике. Вот, садитесь и читайте, – и с этими словами режиссер сунул Апе несколько листочков пьесы под странным названием «Как они мирились».

Апа села на пол между крошечной сценой и тут же идущими вверх ступеньками сидений, а в этом новом для нее коллективчике, которому она пока даже еще не была представлена, между тем началась дележка ролей.

Текст показался Апе очень простым, почти детским. История была о собаках, которые противопоставили себя остальному собачьему обществу. Ей ужасно понравилась роль Бриты, важной собаки редкой породы, – при этом Апа так и видела их завуча из лицея, тетку, с которой можно было скопировать все повадки.

Но к тому времени, когда она дочитала, Брита досталась высокой девушке с длинными прямыми волосами, и Апа покорно молчала в ожидании судьбы.

– А вам я дам отличнейшую роль, тонкую, можно сказать, трагедийную – Милку.

Лицо у Апы вытянулось. Милка была старая дворняга, всеми отвергнутая и забитая, и роль ее была почти без слов.

– Вот-вот! – тут же взвился Наинский. – Это то, что надо! Уныние, обида, беспросветность! Это кладезь для начинающего. Посмотрите, они же все вам завидуют черной, нет, даже, я бы сказал, белой завистью! – Он обвел рукой присутствующих. – Что интересного играть лощеную суку, когда мы их и так каждую минуту видим по телевизору? Тут и играть нечего! А вам дана душа страдающая, знающая, этакая Кассандра! Нет, это решительно подарок для такой девушки, как вы.

– Кассандра? – Это имя Апа точно где-то встречала. Аполлинария напрягла память и вспомнила, что так называлась шикарная студия красоты на Московском проспекте. – Но я думала, что эта Милка совсем некрасивая, – простодушно сказала она режиссеру.

Наинский как-то странно хмыкнул и переключился на других.

Через полчаса Апа вместе со всеми ползала по дощатому настилу сцены.

Всю репетицию Наинский заставил их не подниматься с четверенек, чесаться, чавкать и якобы отправлять естественные надобности. Все наслаждались, и только Апе с непривычки было как-то тяжело и неудобно, а когда надо было схватить Наинского зубами за штанину, она и вообще смутилась.

– Что такое? Аполлинарии не смущаются! – возвестил Наинский. – Ну, смелее!

И ткнул ей штаниной прямо в лицо.

Апа с какой-то прямо злостью вцепилась в нее зубами и… неожиданно по-настоящему порвала тонкое полотно режиссерских брюк.

– Ай! – вскричал режиссер и отскочил в сторону. Согнувшись, он стал зачем-то прилаживать болтающийся лоскут, но тот упорно падал обратно.

– Борис Николаевич, снимайте штаны, давайте я зашью, – рванулась к нему Апа, чувствуя себя страшно виноватой.

– Чего?

– Снимайте, снимайте. Я правда умею.

Остальные актеры откровенно расхохотались.

Наинский в конце концов опомнился и плюнул.

– Тьфу. Да вы, я смотрю, характерная, Аполлинария. Ладно. На сегодня репетиция окончена. Завтра всем быть к двенадцати, как штык. И знать роль назубок! Я устрою прогон…

Уже в метро Апа поймала себя на мысли, что профессия актрисы, о которой она столько мечтала, совсем не так интересна, как ей казалось в мечтах и в разговорах с подружками. Но вот теперь она столь неожиданно получила возможность осуществить свою мечту. Еще десять дней назад она и представить себе не могла, что выйдет на сцену, пусть и маленькую, но настоящую, а теперь, после встречи с этим странным Даниилом… Впрочем, разве он на самом деле предлагает ей что-нибудь? Он, вообще, кажется, хочет только что-то получить. Но что? И почему с ним город вокруг стал не то чтобы ярким, а будто бы прозрачным, и в домах, в этих старых некрасивых домах, как будто бы появилась какая-то жизнь? И почему в одних появилась, а в других нет? Почему рядом с ним слова у нее складываются как-то по-другому, и она говорит почти так, как говорили в Жениной компании?

Голова Аполлинарии буквально раскалывалась. Вопросов становилось все больше, а ответы на них все не приходили.

Желающих приобрести ожерелье нашлось много, как среди любителей старины, так и среди обожателей собак. Но Данила не торопился – и не только потому, что время лишь увеличивало цену вопроса, но и потому, что ему казалось, будто во всей этой истории не хватает еще какой-то точки или намека. Но никаких намеков жизнь все не давала, и через неделю он убрал вещицу подальше.

В тот же вечер Данила забился в угол тахты с очередным исследованием о маркировке немецкого фарфора. Однако, скользя глазами по строчкам, он почему-то все время упорно думал об Елене Штакеншнейдер, вероятно всеми силами стараясь этими мыслями заглушить другие. Удивительное все-таки было создание. Так, как она, о Достоевском никто не писал. «Наш странный дедка», «причудливый старик», «мещанин» и уж совсем ужасное «…дальше генеральши Ставрогиной в „Бесах“ он в изображении аристократии не пойдет, равно как для изображения большого капитала огромной цифрой всегда будет для него шесть тысяч рублей» – и в то же время, какая бездна понимания, тонкости, любви! Кстати, именно после ее оценок Дах впервые по-настоящему въехал в романы этого странного Федора Михайловича. Как это она писала…

«Читать Достоевского – труд, и труд тяжелый, раздражающий. Читая Достоевского, вы чувствуете себя точно прямо с утомительной дороги попавшим вдруг в незнакомую комнату, к незнакомым людям. Все эти люди толкутся вокруг вас, говорят, двигаются, рассказывают самые удивительные вещи, совершают при вас самые удивительные действия. Слух ваш, зрение напряжены в высшей степени, но не глядеть и не слушать невозможно. До каждого из них вам есть дело, оторваться от них вы не в силах. Но они все тут разом, каждый со своим делом; вы силитесь понять, что тут происходит, силитесь присмотреться, отличить одного от другого людей этих, и если при неимоверных усилиях поймете, что каждый делает и говорит, то зачем они все тут столклись, как попали в эту сутолоку, никогда не поймете; и хоть голова осилит и поймет суть в конце концов, то чувства все-таки изнемогут».