— Шутить изволите?
— Ну разумеется, — сказал Бестужев… — Вы же
первый начали, Никифор Иванович, мне и пришлось шутку поддержать…
— Значит, неправда?
— Сказочка.
— А мне говорили солидные, заслуживающие доверия люди…
Экая незадача, ну что предстал… Так как?
— А несите, пожалуй что, ваш коньяк, — сказал
Бестужев. — Два русских путешественника в заграничном экспрессе просто
обязаны выпить… Вы, кстати, ничего не боитесь? Я слышал, у интеллигенции
заведено писать оскорбительные слова на воротах пьющих с жандармами
представителей учёного сообщества…
— Вздор! — сказал Бахметов. — Хотя, конечно,
радикальных элементов хватает… Сейчас принесу.
Он очень быстро появился, неся откупоренную, но непочатую
бутылку коньяка, небольшой кожаный футлярчик цилиндрической формы и газетный
сверток. Свалил всё это на полированный столик из красного дерева, и столик
иноземного производства моментально приобрел какой-то очень русский вид.
Из футляра профессор достал серебряные походные чарочки, а в
газетном кульке оказалась целая россыпь венского печенья.
— Прошу извинить, но более подходящей закуски
допроситься не смог, — сказал профессор, уверенной рукой наполняя стопки
до краев. — Хотя языками владею и неплохо, здешним проводникам невозможно
объяснить, что такое «принести закуску в купе». То предлагают в ответ на все
мои разъяснения чай сервировать, то кофе, то в вагон-ресторан приглашают…
Папуасы. Европа-с… Что вы улыбаетесь?
— Вспомнил классику, — сказал Бестужев. —
Роман господина Лейкина «Наши за границей».
— Ну, вся интрига романа — недурственного, впрочем — на
том и построена, что купчик с супругою ни единого словечка ни на одном из
иностранных языков не знают, а мы с вами вроде бы учены… Ваше здоровье!
Он лихо осушил стопку, опять-таки ужасно похожий в этот
момент на шантарского купчину. Бестужев, секунду подумав, разделался со своей
столь же ухарски.
Когда приятное тепло разбежалось по жилочкам, он вспомнил о
незаконченном деле. Следовало использовать знания господина профессора не
откладывая, — ибо тот явно не собирался останавливаться на достигнутом и
откровенно присматривался к стопкам с целью наполнить их вторично.
— Вот кстати, Никифор Иванович… — сказал Бестужев,
извлекая из бумажника телеграфный бланк, беззастенчиво похищенный со стола
очаровательной Луизы. — Вы ведь прилично владеете английским, я помню, как
в Петербурге вы без запинки переводили английский патент господам генералам… Не
поможете ли? «Париж» — это и так понятно. И адрес, в общем, тоже — бульвар
Батиньоль, номер дома и квартиры, некоему господину по имени Офис Джеймс
Хорнер. А вот далее… В английском не силен совершенно…
— Позвольте-ка, — Бахметов забрал у него
бумагу. — Э, батенька, вы и с именем промашку дали… «Джеймс Хорнер» — это,
пожалуй что, и вправду имя. Но вот слово «оффисе» — то есть так оно пишется, а
читается как «офис» — у англичан означает бюро, контору, и прочее подобное. Это
бюро некоего Джеймса Хорнера.
— Понятно, — сказал Бестужев. — А далее?
— Далее, далее… «Сегодня вечером выезжаю в Париж
„Ориент-экспрессом“. В случае моего опоздания уделите всё внимание цирку
Лабурба. Прибывает в Париж с грузопассажирским поездом номер семьсот три дробь
пять…»
— Лябурб!
— Очень возможно, что и Лябурб, — сказал
Бахметов. — Но писано согласно законам английской фонетики, так что я
именно так и читаю. А что, это имеет какое-то принципиальное значение?
— Никакого, — сказал Бестужев торопливо. —
Там есть что-нибудь ещё?
— Да, конечно. «Посылка и почтари в цирке Лабурба». Вот
теперь всё.
«Никаких загадок, — подумал Бестужев. — Как-то она
напала на след похитителей и точно знает, каким образом Штепанека увозят из
Австро-Венгрии, не привлекая внимания полиции. А в Париже, естественно,
сообщники. Бюро, контора… Интересно. Подобные обозначения скрывают за собой
некую организацию: ну, скажем, бюро частного сыска, которое может заниматься
чем угодно, не возбуждая подозрений: частные сыщики для того и существуют,
чтобы шмыгать с таинственным видом и обнаруживаться в самых неожиданных местах…
Или, скажем, контора эта — парижское представительство какой-либо фирмы её
дядюшки-Креза, и в представительстве оном, вполне вероятно, имеются некие люди,
обязанные оказывать всё мыслимое содействие. Ладно, посмотрим, кто кого.
Позиции наши и возможности в Париже куда как крепки…»
Бахметов, потирая руки, взялся за бутылку:
— Ну что же, за успех парижского дела?
— Вот это — охотно, — сказал Бестужев. — А
вас, значит, тоже передислоцировали в Париж…
— Ну разумеется. История ведь не кончена. Мало ли какая
там понадобится научная консультация… Что ж вы его так… упустили? В руках у вас
был…
— Случается… — сказал Бестужев понуро. —
Ничего, в Париже сделаю всё возможное, и невозможное тоже…
Бахметов лукаво прищурился:
— Алексей Воинович, чистого любопытства ради… Вас тоже
уговорили в Специальный комитет?
Бестужев впервые в жизни слышал о Специальном комитете в
связи с этим делом — и представления не имел, что это за зверь такой. Но узнать
хотелось: штафирка-профессор в такие вещи, изволите ли видеть, посвящён, а от
офицера Отдельного корпуса почему-то скрыли…
Естественно, никак нельзя было спрашивать прямо: а о чём это
вы, сударь, речь ведёте? Ну, в конце концов, жандармом Бестужев был опытным…
С самым спокойным выражением лица, не выказав ни малейшего
удивления, он, в свою очередь, спросил непринуждённо:
— Судя по слову «тоже», вас самого уже уговорили
вступить в Специальный комитет?
— Уговаривали, и настойчиво. Опасаюсь, что уговоры
продолжатся, если дело завершится успешно. Но что-то не лежит у меня душа к
этому новообразованному учреждению.
— Почему это? — спросил Бестужев с видом крайнего
простодушия. — Дело, в конце концов, государственное… Не выпить ли нам
ещё, по стопочке?
Профессора определённо распирали некие эмоции. И после
очередной чарочки, воинственно выставив растрепавшуюся бороду, выпалил:
— Извините-с, Алексей Воинович! Вы вольны поступать как
вам вздумается, в жизни никому судьей не был, но что до моей скромной персоны —
позвольте уж оставаться в границах давно для себя очерченных моральных
принципов. Проще говоря, пачкаться об этот комитет не желаю.
— Отчего же так сурово? — спросил Бестужев,
изображая крайнее удивление. — Согласились же вы поехать с нами в Вену для
научной, так сказать, поддержки, вот и в Париж едете… Участвуете в поисках, уж
не отрицайте, самым активным образом.
— Вот именно! — сварливо сказал Бахметов. — И
далее намерен участвовать. Вы совершенно правы — поиски господина инженера
Штепанека и покупка у него аппарата — дело и в самом деле, простите уж за
скверный каламбур, государственное. Однако, будучи, так сказать, призван в ряды
и поставлен под знамена, я не в полной мере себе представлял ситуацию. Не знал
всего. Спасибо, нашлись умные люди, объяснили, предложение сделали
заманчивейшее, оклад жалованья по Специальному комитету, право же, баснословен…