Письмо Россетти - читать онлайн книгу. Автор: Кристи Филипс cтр.№ 52

При упоминании о шпионах все сразу снова возбудились и заговорили хором, и Сильвио пришлось повысить голос.

– Лично я считаю, герцог Оссуна положил глаз не просто на Адриатику. Он планирует захват Венеции.

Заслышав это, несколько сенаторов громко ахнули, а члены совета и синьории пустились в споры. Дож взмахом руки успокоил всех, затем обратился к Сильвио.

– У вас что же, есть доказательства того, что Оссуна планирует нападение на Венецию?

– Нет, ваша светлость, не доказательства. Кое-какие признаки, свидетельствующие…

– Признаки? Филипп Третий, может, не стоит и мизинца своего великого отца. Но Лерма – тот человек, с которым можно считаться, а сама Испания богата и процветает, как никогда. Вы что же, предлагаете вступить в войну с Испанией лишь на основе каких-то там признаков?…

– Я предлагаю не разбрасываться средствами и силами, которые еще очень и очень могут пригодиться здесь.

Дож сложил пальцы рук, опустил на них подбородок и впал в задумчивость. Потом поднял глаза и бросил:

– Контарини?

“Разрази тебя гром”, – выругался про себя Сильвио. Дарио Контарини был любимым советником дожа. Мало того, он соответствовал идеальному образу венецианского нобиля: розовощекий, в теле, цветущий, богатый, популярный, жизнерадостный, к тому же обладающий поразительным политическим чутьем. Это последнее качество помогло ему войти в состав синьории еще в совсем “нежном” возрасте – в сорок два года. Сильвио порой казалось – сам он единственный, кто видит истинную сущность этого хитреца и интригана. Двуличный, беспринципный, в любой момент готов поменять мнение, болтается на ветру, точно флюгер, причем всегда поворачивается в сторону более сильных, чтобы не упустить своей выгоды. Но отсутствие всякого уважения к Контарини ситуации никогда не меняло. Все его доводы и возражения молодой сенатор отвергал небрежным пожатием плеч и, казалось, использовал любую возможность, чтобы противостоять ему. Хуже того, он испытывал при этом явное наслаждение. И вот Контарини поднялся, готовясь обратиться к собранию, и на тонком, породистом его лице возникла столь хорошо знакомая Сильвио ехидная полуулыбка. Она предназначалась именно ему.

– Сенатор Сильвио прав, указывая на то, что у нас нет сил и средств вести войну сразу на два фронта, – начал Контарини. – Но в отсутствие реальной угрозы от Оссуны мы не можем игнорировать тот факт, что пираты угрожают материальному благополучию Венеции и отнимают жизни у наших граждан.

“Будь ты неладен”, – выругался про себя Сильвио, а Контарини продолжал все в том же убедительном тоне, подпустив в него для пущей убедительности немного озабоченности. Он продолжал рассуждать о сомнительности намерений Оссуны, но подспудный смысл был ясен: Сильвио – не кто иной, как старый дурак и псих, которому повсюду мерещатся заговоры. Сильвио с трудом сдержался, чтобы не заскрежетать зубами от ярости. Не подобает открыто выказывать здесь свои чувства.

– А поскольку ускоки продолжают пребывать на службе у Габсбургов, – заключил Контарини, – мы можем обрести союзника в лице герцога Савойского.

Дож закивал в знак согласия. Сильвио вдруг почувствовал острую боль в висках. Тупость этих так называемых государственных мужей приводила в отчаяние. Единственным утешением служила мысль: наступит день, и они станут благодарить его за дальновидность. Да куда они денутся, конечно, будут кланяться и благодарить и изберут его дожем.

– Возможно, Оссуна как раз и добивается того, чтобы армии Савойи и Венеции начали боевые действия по другую сторону Адриатики, – хриплым голосом заметил Сильвио. – Если таково будет ваше решение, мы даже можем организовать специальный комитет по торжественному приему герцога в Маламокко.

– Довольно, Сильвио, – оборвал его Бембо. – Мы должны положить конец этим наглым вылазкам ускоков, и ваши предупреждения тоже учтем. Если “Тройка” вдруг обнаружит доказательства, указывающие на то, что Оссуна действительно замышляет заговор, надеюсь, вы сразу же поставите нас в известность.

– Разумеется, ваша светлость, – ответил Сильвио.

Он не сдержался – украдкой покосился на Контарини. Тот смотрел в сторону с притворно рассеянным видом. Но Сильвио был уверен, Контарини прекрасно расслышал распоряжение дожа о том, что надо продолжать разведывательные действия и сбор информации. И Сильвио позволил себе выдавить усмешку. Разумеется, он будет продолжать. Он даже знает, с чего надо начать.

17 декабря 1617 года

Сидя в закрытой гондоле маркиза, плывущей параллельно набережной Моло, Паоло Кальери прислушивался к неумолчному стуку дождевых капель, что барабанили по туго натянутой полотняной крыше. Непогода пришла с востока, еще на рассвете, и к середине дня в Венеции начался настоящий потоп. Дождь потоками стекал с умолкших колоколен, вода каскадами струилась с позолоченных шпилей и куполов церквей и соборов, стекала по каменным стенам дворцов и домов попроще, затапливала булыжные мостовые, а немощеные проулки превратились в реки грязи. Дождь все лил и лил, вода в каналах угрожающе поднималась, по мутной ее поверхности плыли комья спутавшихся водорослей и мха. Порой вся эта грязь исчезала в водоворотах, уходила в темную глубину. Движение по Большому каналу было нарушено и ограничивалось теперь одним галеоном, груженным пряностями и ароматическими маслами. Судно отчаянно пыталось пробиться к Риальто.

Кальери высунулся из-под навеса и оглядел унылую сцену: пьяццетта и площадь Сан-Марко были пусты и безлюдны, точно палуба покинутого командой корабля. Он подумал о своей коллекции паутин, бережно хранившихся между полупрозрачными листами пергамента в самом сухом в доме месте – в ящике буфета у него в комнате. Как ни берег он это свое уникальное сокровище, как ни старался, несчастным паучьим творениям еще ни разу не удалось пережить сырой венецианской зимы. Он обожал любоваться ими, их хрупкое эфемерное изящество поражало воображение. Даже в медленном их распаде Паоло находил нечто прекрасное и изящное. Постепенно паутинки рассыпались в прах и оставляли после себя мелкие, пойманные ими сокровища: прозрачное и переливающееся крыло неизвестного насекомого, блестящее и плотное надкрылье жука. Такие крошечные и полны совершенства – жаль, что ему не хватало времени как следует изучить их.

Но вот из аркады Дворца дожей показался посол Испании и направился к каналу через залитую дождем площадь. Паоло тотчас вскочил на ноги. Маркиз ступил в гондолу и сбросил с плеч плащ. Он успел вымокнуть до нитки за тот недолгий промежуток времени, что шел через площадь. Затем посол опустился на обитую бархатом скамью и поднял глаза на Паоло. Тот стоял под дождем, сжимая в одной руке весло, и ждал приказаний.

– В посольство, – коротко и громко бросил маркиз, стараясь перекричать шум дождя.

Паоло кивнул, и они отплыли.

Посол лениво следил за тем, как проплывает мимо Дворец дожей, его обычно нарядный розово-белый фасад выглядел унылым под этим отвратительным дождем. Дождь всегда вызывал у Бедмара депрессию. В Венеции и без того воды полно, еще не хватало, чтобы она лила с неба. Он вдруг ощутил такую тоску по родному, насыщенному ароматами трав и цветов запаху земли испанских долин и гор, что защекотало ноздри. А здесь, в Венеции, вечный дух сырости и гнили. Его назначение сюда послом считалось весьма престижным в дипломатических кругах, но Бедмару часто казалось, что Венеция просто не приспособлена для таких людей, как он, которые предпочитают скакать на лошади, а не плыть в гондоле. Которые любят совсем другие пейзажи и виды – широкие просеки, горные обрывы – куда как больше, чем это странное, сырое, кишащее крысами недоразумение у самого берега моря. Здесь нет ничего, кроме воды и камня, камней и воды, это город отражений и иллюзий, обмана и вероломства. Однажды весь этот город растает и вольется в море, утонет в лагуне, точно кусок черствого хлеба, опущенный в бульон, и Бедмару будет ничуть его не жалко.