— Вы — жених Софии, — сообщила Джозефина.
Я признал верность этого утверждения.
— Но приехали вы сюда со старшим инспектором Тавернером.
Почему вы приехали с ним?
— Он мой друг.
— Да? Он мне не понравился. Я ему ничего не скажу.
— О чем?
— О том, что я знаю. А я знаю очень многое. Мне нравится все
знать.
Она уселась на ручку кресла, продолжая внимательнейшим
образом изучать мое лицо. Я почувствовал себя как-то неуютно.
— Дедушку убили. Вы знаете?
— Да, — сказал я. — Знаю.
— Его отравили. Э-зе-ри-ном, — она выговорила название
лекарства очень старательно. — Интересно, правда?
— Пожалуй.
— Нам с Юстасом страшно интересно. Мы любим детективные
истории. Я всегда мечтала быть сыщиком. И сейчас я веду следствие. Собираю
улики.
Это был, как я понял, премерзкий ребенок.
Девочка снова вернулась к интересующей ее теме.
— А человек, который пришел с инспектором Тавернером, тоже
сыщик, да? В книгах говорится — полицейских, переодетых в штатское, всегда
можно узнать по обуви. Но у этого полицейского обыкновенные замшевые ботинки.
— Все на свете требует перемен, — пробормотал я. Джозефина
истолковала это замечание по-своему.
— Да, — сказала она. — Думаю, скоро здесь произойдут большие
перемены. Мы переедем в Лондон и будем жить в доме на набережной. Мама давно об
этом мечтает. Она будет страшно довольна. А папа, пожалуй, бросит свою
писанину. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на
«Иезавели».
— На Иезавели? — переспросил я.
— Да, вы не видели спектакля?
— О! Это спектакль! Нет, не видел. Я был за границей.
— Он не долго продержался на сцене, а точней, просто с
треском провалился. Пожалуй, роль Иезавели не для мамы. А как вы считаете?
Я суммировал все свои впечатления о Магде. Ни в розовом
неглиже, ни в строгом костюме она не походила на Иезавель, но хотелось верить,
что я был знаком еще не со всеми Магдами.
— Пожалуй, ты права, — осторожно согласился я.
— Дедушка сразу сказал, что спектакль провалится и что он не
собирается вкладывать деньги в постановку пьески на религиозную тему. Но мама
была страшно увлечена пьесой. Мне лично пьеса не особо понравилась. И ничего
похожего на библейскую историю. Я имею в виду, что в пьесе Иезавель вовсе не
такая злая, как в библии, — а страшно патриотичная и милая во всех отношениях.
Это делало спектакль скучным. Кончался он, правда, хорошо: Иезавель выбросили
из окна. Только никакие псы ее тело за стеной Изрееля не ели. Жаль, верно? В
этой истории мне больше всего нравится, как псы едят ее тело. Мама говорит,
поставить эпизод с псами на сцене нельзя, но я не понимаю почему. Можно ведь
держать в театре дрессированных собак. — И девочка со смаком процитировала: —
«И пошли хоронить ее, и не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей
рук». Интересно, почему псы не съели кисти ее рук?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Трудно представить настолько разборчивых псов. Современные
собаки совсем не такие. Они едят абсолютно все.
Некоторое время Джозефина размышляла над этой библейской
загадкой.
— Жаль, что спектакль провалился, — сказал я.
— Да. Мама страшно переживала. Рецензии были просто ужасные.
Мама рыдала день напролет и запустила подносом с завтраком в Глэдис, и та
отказалась у нас работать. Я чуть со смеху не лопнула.
— Насколько я понял, ты любишь драматические ситуации,
Джозефина, — заметил я.
— Дедушкин труп вскрывали, чтобы установить причину смерти,
— сообщила Джозефина.
— Тебе жаль, что дедушка умер? — спросил я.
— Не особенно. Я его не очень-то любила. Он запретил мне
заниматься балетом.
— А ты хотела заниматься балетом?
— Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа не
возражал, но дед сказал, это мне совершенно ни к чему.
Девочка соскользнула с ручки кресла, сбросила тапочки и
попыталась встать на носки.
— Конечно, для этого нужны специальные туфли, пуанты, —
пояснила она. — Да и в них иногда ноги стираешь до крови. — Она снова надела
тапочки и небрежно поинтересовалась:
— Вам нравится наш дом?
— Не уверен, — ответил я.
— Теперь его, наверное, продадут. Если только Бренда не
захочет остаться жить здесь. И дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное,
отложат свой отъезд.
— А они собирались уезжать? — спросил я, слегка
заинтересованный.
— Да. Во вторник. Куда-то за границу. На самолете. И тетя
Клеменси купила удобный и очень легкий чемодан.
— Я не знал, что они собирались за границу, — сказал я.
— Никто не знал. Это их секрет. Они только хотели оставить
записку для дедушки. — Джозефина помолчала и добавила: — Но не приколотую к
подушечке для иголок. Так оставляют записки жены, уходящие от своих мужей в
очень-очень старых книгах. А в наше время это было бы глупо, потому что никто
больше не держит у себя подушечек для иголок.
— Да-да, конечно, Джозефина. А ты не знаешь, почему твой
дядя хотел уехать?
Девочка бросила на меня косой хитрый взгляд.
— Пожалуй, знаю. Это связано с лондонским офисом дяди
Роджера. Я подозреваю… Но не уверена… Он растратил какие-то деньги.
— Почему ты так думаешь?
Джозефина подошла ближе и горячо задышала мне в лицо:
— В тот день незадолго до смерти дедушки дядя Роджер сидел у
него в комнате при закрытых дверях. И они говорили, говорили… Дядя Роджер
говорил, что всегда был никчемным дельцом, что не оправдал дедушкиных надежд и
его волнуют не потерянные деньги, а утраченное в глазах дедушки доверие. Дядя
был в ужасном состоянии.
Я разглядывал Джозефину со смешанными чувствами.
— Джозефина, тебе когда-нибудь говорили: подслушивать под
дверями некрасиво?
Девочка энергично закивала.
— Конечно, говорили. Но если ты хочешь все знать, просто
приходится подслушивать. Бьюсь об заклад, инспектор Тавернер подслушивает.