— Понимаю, — без тени усмешки произнес мистер Саттертуэйт.
— Как все случилось дальше, трудно объяснить. Просто
случилось — и все. В отеле тогда остановился один молодой англичанин. Как-то по
ошибке он забрел в мой сад. На мне в тот момент была мантилья, и он принял меня
за испанку. Мне это показалось забавным, и я решила его разыграть. Испанского
он почти не знал, едва мог объясниться. Я сказала ему, что хозяйка виллы,
английская леди, сейчас в отъезде и что она немного научила говорить меня
по-английски. В подтверждение я заговорила на ломаном английском. Это было так
забавно и так весело, что даже и сейчас смешно вспоминать. Он принялся со мною
заигрывать. Мы решили притвориться, что вилла — это наш с ним дом, мы только
что поженились и собираемся здесь жить. Я предложила ему приоткрыть одну из
дверных ставен — как раз ту, через которую вы вошли.
Ставня оказалась незаперта, и мы прокрались внутрь. В
комнате было пыльно и не убрано, но нам было очень хорошо. Мы делали вид, что
мы у себя дома…
Внезапно она прервала рассказ и умоляюще посмотрела на
мистера Саттертуэйта.
— Все это было так чудесно — как в сказке. И чудеснее всего
знаете что? Что это была как бы игра.
Мистер Саттертуэйт кивнул. Он понимал ее, быть может, лучше,
чем она понимала сама себя — одинокую испуганную девочку, твердившую себе, что
все это просто игра, и ничего, — о чем бы пришлось жалеть, с ней случиться не
может.
— Наверное, в нем не было ничего выдающегося. Парень как
парень, искал приключений, как все, — но все равно с ним было легко и приятно.
И мы продолжали нашу игру.
Она умолкла, снова посмотрела на мистера Саттертуэйта и
повторила:
— Мы играли. Понимаете?
Немного помолчав, она продолжила:
— На следующее утро он опять пришел. Я была у себя в спальне
и смотрела на него в щель между ставнями. Ему и в голову не пришло, что я в
доме. Ведь он думал, что я служанка и живу в деревне. Он стоял в саду и
озирался. Накануне он уговаривал меня встретиться с ним еще раз, и я обещала,
но на самом деле я и не думала к нему выходить. У него был очень встревоженный
вид. Наверное, он волновался, не случилось ли чего со мной. Мне было приятно,
что он из-за меня волнуется. Вообще приятно было его видеть…
Она опять помолчала.
— На следующий день он уехал. Больше я его не встречала… А
через девять месяцев у меня родился ребенок. Я была на седьмом небе от счастья:
оказывается, можно иметь ребенка — и при этом над тобой никто не издевается и
не унижает. Я даже жалела, что не спросила имя того молодого англичанина. Я бы
назвала сына в его честь. А то ведь несправедливо, думала я: он подарил мне то,
чего я желала больше всего на свете, а сам об этом даже не узнает… Хотя,
конечно, я понимала, что, скорее всего, он отнесся бы к этому иначе — не так,
как я — и что мысль о ребенке вряд ли бы его обрадовала. Я ведь для него была
лишь мимолетным развлечением, не более.
— А что ребенок?
— О, это был чудный малыш! Я назвала его Джон… Жаль, что я
не могу вам его показать. Ему сейчас двадцать, он учится на инженера. Я люблю
его больше всего на свете! Я ему сказала, что его отец умер еще до его
рождения.
Мистер Саттертуэйт пристально следил за хозяйкой. Любопытная
история, но какая-то словно недосказанная. Всем существом он чувствовал, что
должно быть продолжение.
— Двадцать лет — это много, — осторожно сказал он. — Вам не
хотелось снова выйти замуж?
Она покачала головой. По загорелым щекам разлился медленный
румянец.
— Вам что, хватало ребенка?
Она подняла глаза, и мистер Саттертуэйт с удивлением увидел,
что взгляд ее полон нежности.
— Странные вещи происходят на свете, — задумчиво произнесла
она. — Очень странные. Наверное, вы даже не поверите… Хотя нет, вы как раз
можете поверить. Отца Джона я не любила — во всяком случае, двадцать лет назад.
Думаю, я вообще тогда не понимала, что такое любовь. Я, конечно, рассчитывала,
что ребенок будет похож на меня. Увы! Ничего от меня в нем не было. Он оказался
вылитый отец. И вот — через ребенка — я узнала этого человека, через ребенка
полюбила его. И теперь я люблю его и буду любить всегда. Вы скажете, что я
просто фантазерка, — но нет! Я его на самом деле люблю. Появись он тут завтра —
я сразу узнаю его, хоть мы и не виделись больше двадцати лет. Любовь к нему
превратила меня в женщину. Я люблю его, как женщина любит мужчину. С этой
любовью я прожила уже двадцать лет, с ней я и умру.
Внезапно она спросила, и в голосе ее слышался вызов:
— По-вашему, я сумасшедшая, что такое говорю?
— Ах, милая вы моя! — сказал мистер Саттертуэйт и снова взял
ее за руку.
— Значит, вы меня понимаете?
— Думаю, что да. Но, мне кажется, вы чего-то
недоговариваете. Ведь это еще не все? Она нахмурилась.
— Да, не все. А вы мастер угадывать! Я сразу поняла, что от
вас ничего не скроешь. Но остального я вам рассказывать не стану — просто
потому, что вам лучше этого не знать.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она не отвела
взгляда.
«Сейчас проверим, — сказал он себе. — Все нити в моих руках.
Я в этом обязательно должен разобраться! Надо только все расставить по своим
местам».
Помолчав, он медленно заговорил:
— Думаю, случилось непредвиденное. Ее веки чуть заметно
дрогнули, и он понял, что находится на верном пути.
— Да, после стольких лет случилось что-то непредвиденное, —
повторил он. Ему казалось, что он осторожно, ощупью пробирается по темным
закоулкам ее души, где она пытается скрыть от него свою тайну. — Сын… Это
связано с сыном! Ничто другое не взволновало бы вас так.
По тому, как она затаила дыхание, мистер Саттертуэйт
догадался, что нащупал больное место. Он сознавал, что выполняет важную, хотя и
не очень приятную миссию. Сидящая напротив женщина сопротивляется,
противопоставляя ему свою непреклонную волю. — Ну что ж! Мистеру Саттертуэйту,
при всей его кажущейся кротости, тоже упрямства не занимать. К тому же ему
помогает святая уверенность человека, делающего нужное, важное дело. В его
сознании промелькнула презрительная жалость к тем, кому по долгу службы
приходится заниматься раскрытием преступлений. Как они выстраивают версии, как
собирают улики, докапываясь до истины, как потом радостно потирают руки в
предвкушении скорой разгадки… Ему же единственной подсказкой служит страстное
стремление его хозяйки утаить истину: чем ближе он к этой истине подбирается,
тем заметнее она нервничает.
— Вы говорите, мне лучше этого не знать? Мне — лучше? И вас
это заботит? Надо сказать, вы довольно непоследовательны. Признайтесь, вас ведь
не очень смущает, когда посторонний человек испытывает из-за вас некоторую
неловкость? Стало быть, дело не только в этом. Может, узнав что-то лишнее, я
стану невольным соучастником? Чего — не преступления ли? Но это абсурд! Мысль о
преступлении с вами никоим образом не совместима… Разве что речь идет о
преступлении особого рода — о преступлении против собственной жизни.