Свет в океане - читать онлайн книгу. Автор: М. Л. Стедман cтр.№ 37

Через несколько дней Фрэнк позвонил ей, чтобы лично поблагодарить за проявленную доброту, и с этого момента ее жизнь полностью изменилась, и сначала ей даже показалось, что сбылись ее самые радужные мечты.

Радость Поттса, когда он услышал новость, что дочь нашла человека, с которым хотела бы связать свою судьбу, омрачилась известием, что тот оказался обыкновенным пекарем. Но, вспомнив, через какие унижения ему пришлось пройти самому, Септимус решил, что это не должно служить помехой счастью дочери. Однако, узнав, что ее избранник был немцем или почти что немцем, он был так возмущен, что не находил себе места. И отец, и дочь отличались завидной твердостью характера, и ссоры, которые все чаще вспыхивали между ними в самый разгар ухаживаний Фрэнка, еще больше убеждали каждого в своей правоте.

Через два месяца дело дошло до решительного объяснения. Септимус Поттс нервно мерил шагами гостиную, с трудом сдерживаясь от возмущения.

— Ты что — сошла с ума, девочка?

— Я так хочу, папа.

— Замуж за боша! — Он бросил взгляд на стоявшую на камине фотографию Эллен в серебряной рамке. — Твоя мать ни за что бы такого не допустила! Я обещал ей, что воспитаю тебя как следует…

— И тебе это удалось, папа, поверь!

— Нет, не удалось. Раз ты собираешься связаться с этим чертовым немецким булочником!

— Он австриец.

— Какая разница? Тебя отвезти на экскурсию в лечебницу, чтобы показать, в каких болванов превратились наши парни после газовой атаки? И это я построил для них госпиталь на свои деньги!

— Тебе отлично известно, что Фрэнк даже не был на войне — его интернировали. Он никому в жизни не причинил зла.

— Ханна, прояви благоразумие. Ты красивая девушка. Вокруг полно ребят — что в Перте, что в Сиднее, что, черт возьми, в Мельбурне, — которые сочтут за честь стать твоим мужем.

— Ты хочешь сказать, что они с удовольствием позарятся на твои деньги?

— Ты снова за старое? Ты слишком хороша для моих денег, так, что ли, дочка?

— Речь совсем о другом, папа…

— Я работал как вол, чтобы стать тем, кем стал. Я не стыжусь ни того, кем был, ни того, кем теперь являюсь. Но ты… ты заслуживаешь лучшей судьбы!

— Это моя жизнь, и я хочу прожить ее по собственному разумению.

— Послушай, если ты хочешь заняться благотворительностью — пожалуйста! Поезжай и поработай в миссии с аборигенами. Или в сиротском приюте. Тебе совершенно не обязательно выходить замуж из жертвенности!

При последних словах лицо Ханны залилось краской, а сердце бешено заколотилось. И причиной был не только гнев, а червячок сомнения, что это могло оказаться правдой. Что, если она сказала Фрэнку «да» из одного лишь желания отвадить охотников за ее состоянием? Или хотела хоть чем-то компенсировать Фрэнку те лишения и унижения, через которые ему пришлось пройти? Но, вспомнив, как у нее замирало сердце при виде его улыбки и как смешно он поднимал подбородок, размышляя над ее вопросом, она вновь обрела уверенность.

— Он очень достойный человек, папа. Дай ему шанс.

— Ханна! — Септимус положил ей руку на плечо. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. — Он погладил ее волосы. — Помнишь, как маленькой ты не позволяла матери расчесывать тебе волосы? И всегда говорила: «Пусть это делает папа!» И я делал! Ты залезала ко мне вечером на колени, я расчесывал тебе волосы, и мы вместе смотрели, как на углях в камине подрумянивались лепешки. Мы вместе скрывали от матери пятнышко, которое ты посадила на платье маслом. А твои волосы сияли, как у персидской принцессы… Я прошу тебя об одном — не торопись. Давай немного подождем!

Если ему нужно время, чтобы просто свыкнуться с этим браком и взглянуть на все по-другому… Ханна уже была готова уступить, но отец продолжил:

— Ты увидишь, что я прав и что ты совершаешь ошибку, — он резко выдохнул, как будто принял важное решение по бизнесу, — и будешь мне благодарна, что я удержал тебя от такого опрометчивого шага.

Она отстранилась.

— Я никому не позволю решать за себя. Ты не можешь запретить мне выйти замуж за Фрэнка.

— Ты хочешь сказать, что я не могу тебя отговорить?

— Я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, не испрашивая дозволения, и выйду, если захочу!

— Тебе, может быть, не важно, как это скажется на мне, но подумай о сестре. Ты же понимаешь, что будут говорить люди.

— Эти «люди» — жалкие и лицемерные ксенофобы!

— Вижу, что университетское образование не прошло даром! Теперь ты запросто можешь унизить отца мудреными словечками! — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Никогда не думал, что придется говорить такое, но если ты выйдешь замуж за этого человека, то без моего благословения. И без моих денег.

Ханна выпрямилась и произнесла с необыкновенным достоинством, которое явно унаследовала от матери: именно оно в свое время произвело на Септимуса неизгладимое впечатление при знакомстве со своей будущей женой:

— Если ты, папа, желаешь, чтобы было именно так, значит, так тому и быть!

После тихой свадьбы, на которую Септимус отказался явиться, молодая чета поселилась в неказистом дощатом домике Фрэнка на окраине города. Жили они очень скромно. Ханна давала уроки фортепьяно и учила грамоте лесорубов. Кое-кто из них даже испытывал нездоровое удовольствие от самого факта, что нанимает — пусть всего на час в неделю — дочь человека, на которого трудился сам. Но в целом к Ханне относились с большим уважением, и ее любили за отзывчивость и неизменную доброжелательность.

Она была счастлива. Она нашла мужа, понимавшего ее и разделявшего ее интересы, с кем можно было обсуждать и философию, и классическую мифологию, а от его улыбки улетучивались все тревоги и не были страшны никакие невзгоды.

С годами к Фрэнку стали относиться с большей терпимостью, но избавиться от акцента ему так и не удалось. Хотя некоторые, вроде жен Билли Уишарта и Джо Рафферти или матери последнего, завидев Фрэнка, по-прежнему демонстративно переходили на другую сторону улицы, но в целом его жизнь постепенно наладилась. К 1925 году Ханна и Фрэнк решили, что встали на ноги и имеют достаточно стабильный доход, чтобы завести ребенка, и в феврале 1926 года у них родилась дочь.

Ханна вспоминала, как проникновенно и мелодично Фрэнк пел колыбельную, укачивая их малютку. «Schlaf, Kindlein, schlaf. Dein Vater hьt’ die Schaf. Die Mutter schьttelt’s Bдumelein, da fдllt herab ein Trдumelein. Schlaf, Kindlein, schlaf». [18]

В той маленькой комнатке, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, морщась от боли в спине и сидя на сломанном стуле, он ей признался:

— Я так счастлив, что не могу в это поверить!