Положив трубку, она вновь приготовилась печатать.
Лицо ее выражало едва заметное нетерпение. Поручение она выполнила,
так нельзя ли дать ей наконец возможность вернуться к прерванной работе,
казалось, говорил ее взгляд.
Но Пуаро требовались разъяснения.
— Что же это, в конце концов, за «Преисподняя»? —
спросил он.
Мисс Лемон слегка удивилась.
— Вы разве не знаете, мосье Пуаро? Это ночной клуб,
совсем новый и очень модный. Там заправляет, кажется, какая-то русская. Я могу
оформить вам членство хоть сегодня.
Заявив это, она с демонстративным видом начала с пулеметной
скоростью строчить на своей машинке.
Ровно в одиннадцать часов вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь,
над которой горели поочередно неоновые буквы названия — видимо, чтобы никого не
шокировать. У дверей джентльмен в красном фраке принял у него пальто и указал
на ведущие вниз широкие пологие ступени.
На каждой из ступеней была написана приличествующая случаю
фраза.
На первой:
«Я хотел как лучше…»
На второй:
«Покончи с прошлым и начни новую жизнь…»
На третьей:
«Я могу это бросить в любой момент…»
— Благие намерения, мостящие дорогу в ад, —
одобрительно пробурчал Пуаро. — C'est bien imagine, ca!
[75]
Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Через
него был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.
Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самый
огромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либо
видел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернул
свирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздался
рокочущий рык, от которого кровь стыла в жилах.
Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглыми
собачьими галетами и надписью «Подачка Церберу».
На нее-то и был устремлен взгляд пса.
Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинки
галету и бросил псу.
Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти —
Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.
Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики,
в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стены
украшали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которой
священнодействовали рогатые и хвостатые черти — так были наряжены повара.
Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня Вера
Росакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русской
непосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.
— Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я рада
снова видеть вас! После стольких лет.., кстати, скольких именно? Хотя нет, об
этом лучше говорить не будем…
Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились —
нисколечко не изменились!
— Вы тоже, chore ami
[76]
, —
воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.
Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет…
Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжки
назвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умение
наслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польстить
мужчине, ей поистине не было равных.
Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.
— Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, —
отрекомендовала она гостя. — Тот самый, гроза злоумышленников! Было время,
я и сама его побаивалась, но теперь.., теперь я веду самую что ни на есть
добродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?
— Не отчаивайтесь, графиня, — отозвался высокий и
худой пожилой мужчина.
— Это сам профессор Лискерд, — представила его
графиня. — Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, что
здесь изображено.
Великий археолог едва приметно содрогнулся.
— Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, —
пробормотал он. — Это же что-то несусветное!
Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямо
перед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика с надеждой смотрела в
сторону жаровни. На противоположной стене Исида и Осирис, видимо, вывозили египетский
подземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стене
жизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием — в чем мать
родила.
— Страна юности, — объяснила графиня и добавила,
завершая представление:
— А это моя маленькая Элис.
Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового вида
девушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.
— Умна необычайно, — сказала графиня. —
Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся
душевнобольными. Думаете, оттого, что психи?
Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, по
правде говоря, странно.
Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно
улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет
ли он потанцевать.
Тот был польщен, но растерян.
— Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не
способен.
— Это и есть вальс, — терпеливо сказала Элис.
Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком
изящно.
Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на
собственные мысли:
— И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива…
— Она не умеет использовать собственные
возможности, — рассудил Пуаро.
— Откровенно говоря, — воскликнула графиня, —
я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то
всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут,
подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более
выигрышный оттенок…
С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские
пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще
как старалась!