— Вы должны уйти, — сказал лесник своим товарищам. — Идите!
Двое парней быстро скрылись, а старик коснулся лбом опавшей листвы.
— Я не думал о дурном!
— Ступай домой! — велел Томас.
Он подождал, пока старик уйдет, и вытащил из дерева стрелу.
Ночью Томас пошел к избушке лесника, прокрался через низкий вход и сел на земляной пол перед стариками.
— Я останусь здесь, пока к моей сестре не вернется рассудок, — заявил он. — Мы хотим скрыть ее позор от мира, вот и все. Перед уходом мы отблагодарим вас. Но если вы снова попытаетесь нас убить, я вызову демонов мучить вас и оставлю ваши тела на пир диким лесным птицам. — Он положил на земляной пол еще одну монету. — Будете приносить нам пищу каждую ночь, — сказал он женщине, — и благодарите Бога, что хотя я и способен читать в ваших сердцах, но все же прощаю вас.
После этого у Томаса с Жанеттой больше не было хлопот. Каждый день старик уходил в лес с резаком и топором, и каждую ночь его жена приносила постояльцам кашу и хлеб. Томас брал молоко от их коровы, стрелял оленей и думал, что Жанетта умрет. Несколько дней она отказывалась от пищи, и порой он видел, как она раскачивается взад-вперед в смердящем свинарнике и жалобно скулит. Томас боялся, что рассудок к ней уже не вернется. Отец иногда рассказывал ему, как следует обращаться с сумасшедшими, — так в свое время обращались с ним самим, и единственным способом лечения были голодание и побои.
«Дьявол пробирается в душу, — говорил отец Ральф, — и его следует морить голодом или изгонять побоями. Уговорить его уйти невозможно. Побои и голод, мой мальчик, побои и голод, — дьявол понимает только такие средства».
Но Томас не бил Жанетту и не морил голодом, а заботился о ней как мог. Он следил, чтобы ее подстилка была сухой, уговаривал выпить парного молока, разговаривал с ней ночами, расчесывал ей волосы и умывал лицо. Иногда, когда она спала, а он сидел у свинарника и смотрел сквозь путаницу ветвей на звезды, ему думалось, не оставил ли и он за собой вместе с эллекином таких же женщин с изуродованной судьбой. И он просил святых о прощении. Он много молился в те дни, и не святому Гинфорту, а Богородице и святому Георгию.
Молитвы, видимо, подействовали. Однажды на рассвете он проснулся и увидел, что Жанетта сидит в дверном проеме и ее худое тело вырисовывается в ярком свете нового дня. Она обернулась к нему, и он не увидел на ее лице безумия, а только глубокую печаль. Жанетта долго смотрела на него, а потом проговорила:
— Это Бог послал мне тебя, Томас?
— Если так, Он оказал мне великую милость.
Она улыбнулась, и это была ее первая улыбка, которую он увидел с тех пор, как они покинули Рен.
— Я должна быть довольна, — просто сказала Жанетта, — что мой сын жив и получает должный уход. Когда-нибудь я разыщу его.
— Мы оба должны это сделать, — сказал Томас.
— Оба?
Он поморщился.
— Я не сдержал ни одного из своих обещаний. Копье по-прежнему в Нормандии, сэр Саймон жив, и я не знаю, как разыщу твоего сына. Наверное, мои обещания ничего не стоят, но я постараюсь.
Жанетта протянула руку. Томас взял ее ладонь, и она не забрала ее обратно.
— Мы оба понесли наказание — наверное, за грех гордыни. Герцог был прав. Я не аристократка. Я дочь торговца, а считала себя выше. И вот, посмотри на меня.
— Вы похудели, — сказал Томас, — но по-прежнему красивы.
Она вздрогнула от этого комплимента.
— Где мы?
— Всего в дне пути от Рена.
— И всё?
— В свинарнике, — уточнил Том. — В дне пути от Рена.
— Четыре года назад я жила в замке, — задумчиво проговорила Жанетта. — Плабеннек был небольшим, но прекрасным поместьем. Там была башня, и двор, и две мельницы, и речка, и сад, где росли красные яблоки.
— Вы увидите все это снова, — сказал Томас, — вы и ваш сын.
Он пожалел, что упомянул о сыне, так как на глазах у нее выступили слезы, но она вытерла их и проговорила:
— Это все стряпчий.
— Стряпчий?
— Бела. Он оболгал меня перед герцогом. — В ее голосе слышалось изумление предательством Бела. — Он сказал герцогу, что я поддерживала герцога Иоанна. Что ж, так я и сделаю, Томас. Я перейду на сторону твоего герцога. Если это единственный способ вновь завладеть Плабеннеком и найти моего сына, я перейду на сторону герцога Иоанна. — Она сжала Томасу руку. — Я хочу есть.
Еще неделю они провели в лесу, пока Жанетта набиралась сил. Какое-то время, словно зверь, пытающийся вырваться из капкана, она строила планы, как быстро отомстить герцогу Карлу и вернуть сына, но все эти планы были безумны и безнадежны. С течением дней она смирилась со своей судьбой.
— У меня нет друзей, — как-то ночью сказала Жанетта Томасу.
— У вас есть я, моя госпожа.
— Все умерли, — продолжала она, не слушая. — Вся моя семья умерла. Муж умер. Думаешь, я проклятие для тех, кого люблю?
— Я думаю, что нам надо идти на север, — ответил Томас.
Это заявление вызвало у нее раздражение.
— Я не уверена, что хочу идти на север.
— А я хочу, — настойчиво сказал Томас.
Жанетта понимала, что чем глубже зайдет на север, тем дальше окажется от своего сына, но не знала, что делать. В ту ночь, словно принимая факт, что отныне ее ведет Томас, она пришла на его папоротниковое ложе, и они любили друг друга. Потом она плакала, но после снова занялась с ним любовью, на этот раз яростно и неистово, словно могла заглушить горе утешением плоти.
На следующее утро они отправились на север. Наступило лето, одевшее окрестности в густую зелень. Томас снова замаскировал свой лук, привязав к нему палку и украсив его вместо клевера вьюнками и иван-чаем. Его черная ряса обтрепалась, и никто больше не принимал его за странствующего монаха. Жанетта оторвала остатки лисьего меха от грязного, измятого и потертого красного бархата. Они выглядели бродягами, каковыми и были, и передвигались, как беглецы, не заходя в города и большие деревни, чтобы избежать неприятностей. Они мылись в ручьях, спали под деревьями и осмеливались заходить лишь в самые убогие деревушки, когда голод вынуждал купить в какой-нибудь грязной таверне сидра и еды. Если их спрашивали, они выдавали себя за бретонцев, брата и сестру, идущих к своему дядюшке-мяснику во Фландрии, а если кто-то не верил, то остерегался возражать Томасу, который был высок, силен и всегда держал на виду нож. Впрочем, они предпочитали избегать деревень и ночевали в лесу. Томас научил Жанетту ловить в ручьях форель. Они жгли костры, готовили рыбу, а для постели рвали папоротник.
Беглецы держались близ дороги, хотя однажды пришлось сделать большой обход вокруг круглой, как барабан, крепости Сент-Обен-дю-Кормье и еще один, у города Фужер, и где-то к северу от него они вошли в Нормандию. Там они подоили коров на лугу и украли из стоявшего у церкви фургона огромную голову сыра. Потом легли спать под звездами. У них не было представления, ни какой сейчас день недели, ни какой месяц. Оба загорели на солнце и загрубели от странствий. Горе Жанетты растворилось в новом счастье, особенно когда в ореховой рощице они нашли заброшенный дом без крыши — просто стены из глины с гнилой соломой. Убрав крапиву и ежевику, они прожили в этом доме больше недели, никого не встречая и ни в ком не нуждаясь, отложив свое будущее, поскольку настоящее было столь блаженно. Порой Жанетта еще плакала по своему сыну и часами изобретала замысловатые планы, как отомстить герцогу, Бела и сэру Саймону Джекиллу, но также и наслаждалась свободой этого лета. Томас снова снарядил лук и стал охотиться, а Жанетта, окрепнув, научилась натягивать тетиву почти до подбородка.