– Серебро, – сказала я. – Его
очень много, и он его любил. Знаете, он переписывался с торговцами серебра по
всей стране и скупал «Разоружающую любовь». Вот, взгляните на эту маленькую
вилочку – она считается десертной, предназначена для клубники.
– Вы действительно не против, если мы
каждая возьмем по…
– О Боже! А я-то боялась, что вы
испугаетесь из-за его болезни. Серебра так много. Хватит всем.
Нас прервал громкий шум. Кто-то свалился на
пол. Я знала, что этот кузен был из числа тех немногих, кто приходился родней
как Беккерам по моей линии, так и Вольфстанам по линии Карла, но я никак не
могла припомнить его имени.
Перепил бедняга. Я видела, что его жена в
ярости. Гости помогли ему подняться. На его серых брюках проступили длинные
мокрые полосы.
Я хотела продолжить разговор насчет серебра,
но тут услышала голос Катринки:
– Что они там пытаются унести? Мимо меня
как раз проходила Алфея.
– Пусть его семья возьмет себе что-нибудь
из серебра, – успела я ей сказать и мгновенно зарделась под злобным
взглядом Катринки, тут же заявившей, что это общая собственность.
Впервые я осознала, что рано или поздно все
эти люди уйдут и я останусь одна, что он, возможно, не вернется, и в отчаянии
поняла, какое утешение дарила мне его музыка, направляя мои мысли от одного
воспоминания к другому. А теперь я, словно околдованная, трясу головой и явно
произвожу странное впечатление.
Кстати, что на мне надето?
Я оглядела себя: длинная шелковая юбка,
цветастая блузка и бархатный жилет, скрывающий полноту, – униформа Трианы,
как говорят мои родственники.
Возле кладовой возникла суматоха. Вынесли
серебро. Катринка говорила что-то желчное и ужасное опечаленной Розалинде, и
бедняжка со своими вздернутыми темными бровями и сползающими на самый кончик
носа очками выглядела потерянной и беспомощной.
Ко мне склонилась кузина Барбара, чтобы
поцеловать. Им пора уходить. Муж больше не водит машину с наступлением темноты;
по крайней мере, ему нельзя садиться за руль. Я сказала, что понимаю, и, крепко
обняв ее на секунду, чмокнула в щеку. Мне вдруг подумалось, что этот поцелуй я
подарила не только Барбаре, но и ее матери, и моей давно ушедшей в мир иной
двоюродной бабушке, и своей собственной бабушке, которая приходилась той
женщине сестрой.
Внезапно Катринка больно вцепилась мне в плечо
и развернула меня лицом к себе.
– Они прикарманивают серебро!
Я поднялась и жестом велела ей умолкнуть,
прижав палец к губам, хотя я заранее точно знала, что теперь она вскипит от
ярости. Так и произошло. Катринка попятилась. Ко мне подошла одна из тетушек
Карла, чтобы поцеловать и поблагодарить за чайную ложечку, которую держала в
руке.
– Он был бы очень рад… –
пробормотала я.
Карл всегда рассылал своим родным и знакомым
«Разоружающую любовь», вкладывая в посылку записочку: «Обязательно сообщите,
если вам не понравится узор, потому что я могу завалить вас этими вещами».
Кажется, я пыталась объяснить ей это, но мне с трудом удавалось четко
произносить слова. Я двинулась к двери, будто затем, чтобы проводить тетушку
Карла к выходу, а на самом деле используя ее в качестве средства спасения.
Другие гости махали мне рукой, спускаясь по ступеням, но я направилась не к
ним, а на террасу, чтобы пройтись по ней и оглядеть улицу.
Его там не было. Вероятно, его вообще никогда
не было. Я вновь вспомнила о матери, и сердце готово было разорваться, но на
память мне пришел вовсе не тот день, когда я видела ее в последний раз, а
другой – тот, в который я устроила вечеринку для одного из моих друзей. Мать к
тому времени давно ушла в запой, и ее заперли в боковой спальне. Якобы заперли,
по обыкновению мертвецки пьяную. В себя она приходила только поздно ночью и
принималась бродить по дому. И вот представьте, каким-то образом она забрела на
нашу вечеринку!
Она вышла, пошатываясь, на террасу и выглядела
в точности, как соперница Джен Эйр, та сумасшедшая женщина, которую Рочестер
прятал на чердаке. Мы отвели ее обратно. Но проявила ли я тогда доброту,
поцеловала ли я ее? Не могла вспомнить. Мне было отвратительно думать, что я
когда-то была такой молодой и глупой, а потом меня снова ударила мысль, что это
я позволила ей уйти, позволила ей умереть одной от пьянства, в окружении
родственников, которых она стеснялась.
Чем по сравнению с этим было убийство Лили?
Неумение спасти Лили?
Я схватилась за перила. Дом быстро пустел.
Скрипач был частью моего безумия, а его музыку
я нафантазировала! Сумасшедшую, прелестную, успокаивающую музыку, придуманную
подсознанием отчаянно заурядной, бесталанной личности, слишком прозаичной во
всех отношениях, чтобы радоваться доставшемуся ей богатству.
Господи! Мне нестерпимо захотелось умереть. Я
знала, где хранится оружие, но вдруг подумала, что если подожду всего несколько
недель, то всем будет только лучше. Если же я сделаю это сейчас, то каждый
станет думать, что это его или ее вина. И потом. Что, если Фей жива и однажды
вернется домой? Что, если, узнав о самоубийстве старшей сестры, Фей взвалит
вину на себя? Немыслимо!
Поцелуи, прощание. Внезапная волна
восхитительных духов – Гертруда, тетушка Карла, а следом – мягкая сморщенная
рука ее мужа.
Карл прошептал как-то, когда уже не мог
переворачиваться без посторонней помощи:
– По крайней мере, я никогда не узнаю,
что такое быть старым, – правда, Триана?
Я повернулась и посмотрела на боковую лужайку.
На мокрой траве и мокрых кирпичах сияли отражения огней цветочной лавки, и я
попыталась представить, где проходила та тропа, по которой прошла моя мать в
тот последний день, когда я ее видела. Тропа не сохранилась. За те годы, что я
провела в Калифорнии, после того как мой отец женился на своей протестантке
(несмотря на то что жена придерживалась другой веры, он – проклятая душа – тем
не менее каждый вечер произносил свою молитву, делая ее абсолютно несчастной),
они построили гараж. Мода на автомобили дошла даже до Нового Орлеана. И не
осталось в память о маме старых деревянных ворот, через которые она ушла в
вечность.
Я начала задыхаться. Обернулась. Взглянула
вдоль террасы. Повсюду люди. Но я не могла четко представить себе мать в тот
последний день. Она была красавица и, казалось, могла сто очков дать вперед
любой из своих дочерей. А в ту ночь, когда она, очнувшись от пьяного сна,
оказалась среди веселящихся подростков, у нее было совершенно ошеломленное
выражение лица: она не понимала, где находится. Это случилось всего за
несколько недель до ее смерти.
Я пыталась отдышаться.
– …Все, что ты для него сделала, –
донесся до меня чей-то голос.