Он ненавидел и себя, и всех вокруг себя. «Зачем обо всем
этом думать?» — пробормотал он про себя и побрел в какую-то комнату, освещенную
лишь лунным светом, который лился в высокие арки окон. Его терзала мысль: «Ну
почему он презирает меня? И почему меня это волнует? Черт с ним!»
Его раздирал стыд. Стыд за то, что он занимался любовью с
другим мальчиком? Да, это было ужасно. Но он, по крайней мере, знал, почему не
мог отказаться от этого. Он знал, что всякий раз, когда тайно встречался с
Доменико, он доказывал себе, что способен на это и, следовательно, сможет
сделать это с женщиной, если захочет.
Он удивился, когда за его спиной щелкнула дверь. Наверное,
кто-то из слуг нашел его даже здесь. Удивительно еще, что эти слуги не таятся в
каждом темном углу.
Но, обернувшись, он увидел, что это Гвидо.
На Тонио нахлынула ненависть. Ему захотелось причинить этому
человеку боль. В голову пришли дикие, дурацкие мысли. А что, если притвориться,
что он потерял голос? Просто чтобы посмотреть, что скажет Гвидо. Или заболеть,
чтобы увидеть, будет ли Гвидо беспокоиться. Что за идиотизм! «Будь мужчиной!» —
тихо пробормотал он сам себе.
Конечно, Тонио не сомневался, что Гвидо видит перед собой
лишь мальчика, который спокойно ждет, пока с ним заговорят. Что ж, пусть так.
— Ты устал от всего этого? — мягко спросил Гвидо.
— А вас что, это волнует? — огрызнулся Тонио.
Гвидо был изумлен.
— Да нет, нисколько не волнует. Дело в том, что от
всего этого устал я. И хочу поехать в нижнюю часть города, в одну дальнюю
таверну, посидеть там немного.
— Уже поздно, маэстро, — сказал Тонио.
— Утром можешь поспать, — отозвался Гвидо. —
Но как хочешь. Можешь, конечно, вернуться домой. Один. Ну что, идешь?
Тонио не ответил.
Сидеть в таверне с другим евнухом? Он не мог себе этого
представить. Кругом грубоватые мужики, раскатистый, хриплый смех, женщины в
коротких юбках, их соблазнительные улыбки...
Тут же вспомнились теплые, забитые до отказа таверны
Венеции, кафе отца Беттины и все те места, где он с Эрнестино и другими
уличными певцами так часто бывал в те последние дни.
Ему не хватало всего этого, всегда не хватало. Приятное
вино, табак, особое удовольствие пить в теплой мужской компании.
Но помимо всего, ему хотелось свободы передвижения, свободы
спокойно пойти куда угодно, не испытывая при этом щемящего чувства незащищенности.
— Туда часто ходят мальчики, — сказал
Гвидо. — Они, наверное, и сейчас там, все те, кто был сегодня в опере.
Это означало, что туда ходят старшие кастраты и другие
музыканты. Тонио живо представил себе их.
Но Гвидо уже выходил из комнаты, опять став отстраненным,
холодным.
— Хорошо, поезжай домой, если хочешь, — бросил он
через плечо. — Полагаю, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?
— Подождите, — сказал Тонио. — Я с вами.
* * *
В таверне было шумно и полно народу. Там собрались и музыканты
из консерватории, и множество скрипачей из оперного театра, которых Тонио тут
же узнал. Присутствовали и несколько актрис, но в общем и целом это было
мужское общество, не считая хорошеньких официанток, с радостью бежавших на зов
посетителей.
Тонио видел, что Гвидо чувствует себя здесь как рыба в воде.
Он даже знал девушку, которая подошла к ним принять заказ. Гвидо попросил
принести лучшее вино, а на закуску сыр и фрукты и, прислонившись к стене в
деревянной нише, в которой их усадили, вытянул ноги и стал с самым довольным
видом рассматривать толпу.
Похоже, ему понравился и вкус вина, которое он отхлебнул из
жестяной кружки. «Ему лучше было прийти сюда одному, — подумал
Тонио. — А я в Венеции, в таверне Беттины, и если я не встану сейчас и не
выйду навстречу поджидающим меня бравос моего брата, значит, все это только
сон». Он тряхнул головой, глотнул вина и подумал: «Интересно, все эти грубые
мужики смотрят на меня как на мальчика или как на кастрата?»
На самом деле в помещении было много евнухов, но никто не
обращал на это внимания — во всяком случае не больше, чем публика в книжных
лавках Венеции, куда Алессандро заходил выпить кофейку и послушать театральные
сплетни.
Но Тонио чувствовал, что лицо его горит, и поэтому вздохнул
с облегчением, когда несколько мужчин за одним из длинных столов затянули песню
и взоры всех присутствующих обратились к ним.
Тонио опустошил свою кружку и налил себе еще вина. Он
смотрел на потрескавшийся деревянный стол, на капли влаги, пузырившиеся тут и
там на засаленной поверхности. И устало подумал о том, сколько пройдет времени,
прежде чем он и тот человек, что спустился с Везувия, станут одним существом.
Песня смолкла. Тут же двое певцов, похоже обычных уличных
музыкантов, начали дуэт в сопровождении мандолины. В их песне было что-то
дикое, неистовое, близкое к напевам горцев, а может быть, испанцев.
Тонио закрыл глаза и отдался во власть голосу тенора. Когда
он снова открыл глаза, его кружка была пуста. Наливая себе третью кружку, он
заметил, что Гвидо смотрит на него, хотя и не говорит ничего.
Он не знал, когда именно у их стола появился Лоренцо. Он
только обратил внимание, что кто-то долго стоит около них, а потом, подняв
голову, увидел, кто это. Голова мальчика загораживала свет, исходивший от низко
подвешенных ламп, и черты его было трудно различить. — Проваливай отсюда,
Лоренцо, — холодно сказал Гвидо.
Лоренцо вздернул брови и что-то сердито проговорил на
неаполитанском диалекте, обращаясь к Гвидо.
Тонио вскочил на ноги. Лоренцо тут же выхватил кинжал. За
ближайшими столами все смолкли, и в тишине ясно прозвучали слова Гвидо, судя по
всему приказавшего Лоренцо покинуть таверну.
Но Тонио понял и то, что угроза не возымела действия. Момент
настал. На лице Лоренцо были написаны ненависть и ярость. К тому же он был
очень пьян и, приближаясь к Тонио, выглядел опасным, как настоящий мужчина.
Тонио сделал шаг назад. В мыслях его царила суматоха. Он
хотел вытащить свое оружие, но знал, что произойдет, стоит ему только
шевельнуть рукой. Одна из местных девушек тянула Лоренцо за рукав, и несколько
мужчин поднялись из-за длинного стола в центре комнаты и окружили их.
Неожиданно Гвидо яростно толкнул Лоренцо. Толпа расступилась, но мальчик устоял
на ногах.
Однако Тонио успел вытащить оружие.
— Я не хочу ссориться с тобой, — сказал он
по-итальянски.
Лоренцо осыпал его бранью на неаполитанском диалекте.