— Вся Венеция обратила ко мне глаза, — продолжал
он дрожащим голосом. — Все ждали, пойду ли я на поводу у своего сына. Мои
родственники, мои соратники... все затаились и ждали... А девушка? Что она? В
гневе я решил взглянуть на женщину, которая заставила моего сына пренебречь
своим долгом...
Впервые за весь этот час взгляд отца упал на Тонио. На миг
показалось, что Андреа потерял нить рассказа и размышляет о том, как жить
дальше. Но потом он продолжил.
— И что же я обнаружил? — вздохнул он. —
Саломею, опутавшую своими злыми чарами неразвитую душу моего сына? Нет! Нет,
она была невинным ребенком! Девочка, не старше тебя нынешнего, худенькая, как
мальчик, нежная, смуглая и невинная, как лесные создания, ничего не ведающая об
этом мире, за исключением того, что он решил показать ей. О, я не ожидал, что
буду сочувствовать этой хрупкой девочке, утратившей честь. Но можешь ли ты
представить степень моего гнева, направленного на мужчину, который так
безжалостно поступил с ней?
Невыразимый ужас охватил Тонио. И он снова прервал отца.
— Пожалуйста, поверьте, — прошептал он, вновь
прерывая отца, — во мне вы обрели послушного и преданного сына.
Андреа кивнул. Вновь его глаза остановились на Тонио.
— Все эти годы я наблюдал за тобой более пристально,
чем ты мог подозревать, сын мой, и ты стал более полным ответом на мои молитвы,
чем можешь себе представить.
Но было ясно, что ничто не могло бы сейчас успокоить Андреа.
Он упорствовал в своем желании продолжать рассказ, полагая, что пришло время
рассказать сыну все.
— Твой брат не был арестован. Он не был наказан. Это я
задержал его и посадил на корабль, отправляющийся в Стамбул. Я организовал его
назначение туда и дал ему понять, что, пока я жив, он никогда не увидит свой
родной город. Это я конфисковал его средства, прекратив всякую поддержку до тех
пор, пока он не склонит голову и не примет предложенную ему должность. И это я,
я сам — в мои преклонные лета — взял себе жену, и она родила мне дитя, от
которого теперь зависит жизнь этого рода.
Он умолк. Однако сколь бы утомлен он ни был, через минуту
нашел в себе силы продолжить.
— Его должно было постичь куда более суровое
наказание! — заявил он, снова глядя прямо на Тонио. — Возможно, это
любовь к нему его матери удержала меня. С рождения он был ее отрадой, и все это
знали. — Глаза Андреа затуманились, словно мысли впервые спутались у него
в голове. — Его так любили братья. Его фривольность не раздражала их. Нет,
они любили его шутки, стихи, которые он писал, его праздную болтовню. О, они
все души в нем не чаяли! «Карло, Карло!» Слава Богу, никто из них не дожил до
того, чтобы увидеть, как неотразимое обаяние позволило ему соблазнить невинную
девушку, как эта горячность превратилась в демонстративное неповиновение. Боже
мой, что мне оставалось делать? Я выбрал единственное не позорящее меня
решение.
Андреа сомкнул брови. Голос его был таким тихим от
утомления, что какой-то миг казалось, что он говорит сам с собой. Но внезапно
гнев укрепил его.
— Я обошелся с ним по-божески! — с горячностью
воскликнул он. — Вскоре он смирился со своим назначением. Обходился положенным
ему жалованьем. И, послушно неся службу республике на востоке, вновь и вновь
подавал прошение, чтобы ему разрешили вернуться. Он умолял меня о прощении. Но
я никогда не позволю ему вернуться домой! К несчастью, это не будет
продолжаться вечно. У него есть друзья в Большом совете и в Сенате — те
мальчишки, что прожигали с ним юность. И, когда я умру, он вернется в этот дом,
наследником которого всегда оставался. Но тогда уже ты, Тонио, будешь здесь
хозяином. Через несколько лет ты женишься на девушке, которую я выбрал для
тебя. Твои дети унаследуют имя и состояние Трески.
* * *
Утреннее солнце осветило золотого льва на соборе Сан-Марко.
Оно пропитало сияющим светом длинные, изящные дуги аркад, исчезавших в
разношерстных движущихся толпах, и величественный шпиль колокольни, резко
возносящийся к небесам.
Тонио стоял перед поблескивающей над дверями собора
мозаикой. Смотрел на четырех огромных бронзовых коней на постаментах.
Он не сопротивлялся тому, что толпа увлекает его за собой.
И, продолжая двигаться в бессознательном ритме, не сводил глаз с огромного
скопления портиков и куполов, что поднимались вокруг него.
Никогда еще он не испытывал такой любви к Венеции, такой
чистой и самозабвенной преданности ей. И при этом понимал, что в некотором
смысле еще слишком молод для того, чтобы понять постигшую ее трагедию. Она
казалась слишком незыблемой, слишком величавой.
Обернувшись к открытой воде, к мерцающей спокойной лагуне,
он впервые в жизни почувствовал себя полным хозяином собственной жизни.
Но усталый и удрученный отец покинул его всего час назад, и
выражение покорности на его лице вселяло ужас. В памяти всплыли последние слова
Андреа: «Он вернется, когда я умру. Он снова превратит дом в поле битвы. Я не
раз получал от него письма с заверением, что он женится на любой девушке,
которую я выберу, если я позволю ему вновь лицезреть любимую Венецию. Но он
никогда не женится! О, если бы я мог собственными глазами увидеть тебя у
свадебного алтаря, увидеть твоих сыновей и то, как ты впервые надеваешь мантию
патриция и занимаешь принадлежащее тебе по праву место в Большом совете! Но
времени для этого нет, и Господь ясно указывает мне, что я должен подготовить
тебя к предстоящему испытанию. Теперь ты понимаешь, для чего я посылаю тебя в
свет, для чего отбираю у тебя детство сказочкой о том, что ты должен
сопровождать свою матушку? Ты должен быть готов, когда придет час. Ты должен
знать свет, его искушения, его вульгарность и жестокость. Помни: когда твой
брат снова окажется под этой крышей, меня уже не будет, но Большой совет и
закон будут на твоей стороне. Моя воля защитит тебя. И твой брат проиграет
битву, как проиграл ее раньше: в тебе — мое бессмертие».
Глава 14
Ясное голубое небо раскинулось над крышами домов, и лишь
несколько белых облачков плыли в сторону от моря. Слуги бегали по дому,
радостно сообщая, что море спокойно и «Буцентавр» наверняка сможет доставить
дожа к церкви Сан-Николо дель Лидо в целости и сохранности. Все окна над
Большим каналом были распахнуты навстречу ласковому бризу, и разноцветные ковры
устилали пороги домов, украшенных развевающимися на ветру флагами. Это зрелище
было более величественным, чем все, что Тонио доводилось видеть прежде.
Когда они с Марианной и Алессандро, нарядно одетые,
спустились на маленькую пристань, он поймал себя на том, что громко шепчет: «Я
здесь, это все на самом деле!» Казалось совершенно невероятным то, что он
становится частью той панорамы, которую ему столько раз приходилось
разглядывать на расстоянии.