— Хватит, — отрезал Тонио. Он был теперь так зол,
что еле мог сдерживаться, но при этом видел, что маэстро совершенно не обращает
внимания на то, какое впечатление производят его слова. — Вы ничего не
знаете обо мне, — возмутился он. — Ни откуда я приехал, ни почему. И
я не останусь здесь и не буду слушать, как вы говорите об этих вещах как о
чем-то самом обыкновенном! И прошу вас не говорить о них тем же тоном, каким вы
отчитываете учеников или сообщаете о провале оперы!
— Но мне вовсе не легко говорить об этом, —
возразил маэстро. — Ради Бога, послушай же меня! Пошли кого-нибудь
другого, пусть сделает это за тебя! Пошли таких же головорезов, как те, что
охраняют его. Эти бравос обучены убивать. Натрави на них таких же, как они
сами!
Тонио тщетно пытался высвободиться. Он был не в силах
поднять руку на этого человека. И капельмейстер еще объяснял ему, кто такие
бравос! Разве он не просыпался множество раз среди ночи, увидев в кошмарном
сне, как пытается вырваться из их жутких железных ручищ в той комнате в
Фловиго? Он чувствовал на себе эти руки, он чуял вонючее дыхание мужчин. И
хорошо помнил бессилие, охватившее его в тот момент, и отчетливо ощущал нож,
которым его резали. Он не забудет этого никогда.
— Тонио, если я не прав, — сказал маэстро, —
если ты посылал наемных убийц и их постигла неудача, то это наверняка должно
означать только одно: ты не сможешь осуществить задуманное сам.
Кавалла немного ослабил хватку, но у Тонио вдруг иссякли все
силы. Он глядел в сторону. Редко когда ему было так одиноко, как теперь, разве
что в самые первые дни пребывания здесь. Он не мог бы теперь вспомнить только
что сказанное. От смущения он не запомнил почти ничего, кроме того, что маэстро
продолжал и продолжал эту тему, полагая, что понимает много, но на самом деле
не смысля ровно ничего.
— Если бы ты был обычным певцом... — Маэстро
вздохнул. — Если бы ты не был обладателем голоса, о котором другие могут
только мечтать, я сказал бы: делай то, что должен сделать.
Он отпустил Тонио. Руки его повисли вдоль тела.
— О, я был не очень внимателен, — сказал
он, — и не пытался понять тебя прежде. Мне казалось, что ты здесь всем
доволен и счастлив.
— И что неестественного в том, что я доволен? —
вопросил Тонио. — Что плохого в том, что я обрел счастье? Или вы думаете,
что вместе со всем остальным они вырезали из меня и мой дух? Вы так долго
руководили этим сообществом скопцов, не будучи одним из них! Вы забыли, какова
она, настоящая жизнь! Или вы считаете, что мир состоит из одних лишь униженных
калек, которые, обливаясь слезами и кровью, плетутся вперед, преследуя свою
судьбу? Но это не настоящая жизнь!
— Твой голос — это твоя жизнь! Он был твоей жизнью с
тех пор, как ты приехал сюда! Не хочешь же ты, чтобы я не верил собственным
ощущениям! — молящим голосом сказал маэстро.
— Нет, — покачал головой Тонио. — Это
искусство, это разукрашенная сцена, это музыка, это маленький мир, который мы
создали для себя. Но это не жизнь! Если же вы хотите говорить со мной о моем
брате и о том, что он совершил, то вы должны говорить о жизни. И я скажу вам,
что зло, которое он причинил мне, должно быть отомщено. Любой человек с улицы
понял бы это. Но почему вам так трудно это понять?
Хотя эти слова явно подействовали на капельмейстера, он не
сдавался.
— Разве ты говоришь о жизни, собираясь в Венецию, чтобы
убить своего брата? — прошептал он. — Ты говоришь о смерти, и это
будет не его смерть, а твоя. О, если бы ты был одним из многих! О, если бы ты
был не тем, кто ты есть!
— Я просто мужчина, — вздохнул Тонио. — Вот
что я такое. Я был рожден мужчиной, и должен был вырасти мужчиной, и стал
таковым вне зависимости от чьих-либо попыток не допустить этого. И теперь скажу
вам: мужчина не может стерпеть то, что было сделано со мной.
Маэстро Кавалла отвернулся. Казалось, он не в силах
совладать с собой. В этот миг на комнату опустилась холодная тишина. Совершенно
измученный, Тонио прислонился к стене и снова увидел в окне оплетенную листьями
арку.
Перед его глазами замельтешил хоровод каких-то образов,
словно мозг отключился от всяких мыслей и был способен только на проецирование
этих видений. То были вполне конкретные предметы, полные значения: столовое
серебро, свечи на алтаре часовни, свадебные покрывала, колыбельки младенцев,
мягкое шуршание шелка — объятия женщин. А фоном для всех зрительных образов
явилось огромное полотно — Венеция, и к этому еще примешивались какие-то звуки,
глас труб, запах морского бриза.
«Чего я хотел всего мгновение назад?» — думал Тонио. Он
попытался перенестись мысленно в центр того вихря возбуждения, что постоянно
присутствует за занавесом театральной сцены, и почувствовал запах грима, пудры,
услышал, как резко, пронзительно зазвучали по ту сторону занавеса скрипки, как
хлопают откидные сиденья. «О чем я думал?» Он услышат собственный голос,
выводящий последовательность чистейших звуков, и этот голос, похоже, не имел
ничего общего с мужчинами и женщинами или жизнью и смертью. Ни одну из этих
мыслей он не произнес вслух.
Прошло немало времени, прежде чем маэстро вновь повернулся к
нему.
В глазах Тонио блестели слезы.
— Я не хотел уехать от вас вот так, — сказал Тонио
мягко, словно признавая свое поражение. — Хоть вы сердитесь на меня, я
люблю вас. Я любил вас с самого приезда.
— Как мало ты знаешь обо мне, — вздохнул
маэстро. — Я никогда не сердился на тебя. Любви, которую я испытываю к
тебе, здесь мало кто удостаивался.
Он подошел к Тонио, но все же не решался обнять его. И в
этот момент Тонио ощутил физическое присутствие рядом этого человека — ту силу
и грубость, которые были не чем иным, как самыми обыкновенными чертами самых
обыкновенных мужчин.
И одновременно осознал, как выглядит он сам в глазах этого
мужчины, и словно увидел со стороны свою нескладность и неестественно белую
кожу.
— Я должен был сказать вам несколько слов, прежде чем
мы расстанемся, — смущенно проговорил Тонио. — Я так хотел
поблагодарить...
— Нет нужды в таких словах. Совсем скоро я приеду в Рим
и увижу тебя на сцене.
— Но есть еще кое-что, — возразил Тонио, не
отрывая глаз от маэстро. — Я хотел вас кое о чем попросить. И жалею о том,
что слишком долго тянул. Теперь вы можете не удовлетворить мою просьбу, а для
меня она слишком важна.
Кавалла повернулся и взглянул Тонио в глаза.