В конце концов как-то утром, прямо перед рассветом, когда я
находилась в безопасном укрытии, Антиохию окутала странная тишина. Исчез
ритмичный звук, преследовавший меня день и ночь. Что это значит? Но у меня еще
будет время выяснить.
Я допустила роковой просчет. Вилла опустела. Он сумел
вывезти их днем. Я понятия не имела, куда он уехал! Все, что принадлежало ему,
исчезло, но все мои вещи были оставлены в доме.
Я подвела его в тот момент, когда он нуждался во мне больше
всего. Я кругами ходила по опустевшему святилищу. Я кричала и слушала, как
стены отвечают мне эхом. Он так и не вернулся в Антиохию. И не прислал письма.
Спустя шесть месяцев, или еще больше, я сдалась и ушла. Ты, конечно, знаешь,
что раса рьяных религиозных вампиров-христиан так и не вымерла – пока не явился
Лестат в мехах и красном бархате, ослепив их и высмеяв их верования. Это
произошло в Век Разума. Тогда Мариус и принял Лестата. Кто знает, какие еще у
вампиров существуют культы? Что касается меня, к тому моменту я снова потеряла
Мариуса. Мы увиделись с ним всего один раз, на одну ночь, за сто лет до этого,
и, конечно, через тысячу с чем-то лет после распада того, что мы называем
«древним миром».
Я его видела! В капризную, недолговечную эпоху Людовика
Четырнадцатого, Короля-Солнце. Мы присутствовали на придворном балу в Дрездене.
Играла музыка – экспериментальная смесь клавикордов, лютни, скрипки, – под
которую исполнялись сложные танцы, состоявшие из сплошных поклонов и поворотов.
На другом конце зала я внезапно увидела Мариуса! Он уже давно смотрел на меня,
а теперь улыбнулся мне самой трагической и любящей улыбкой. На нем был большой
кудрявый парик, выкрашенный под цвет его волос, яркий бархатный плащ и так
любимые французами пышные кружева. Кожа приобрела золотистый оттенок. Это
означало огонь. Я вдруг поняла, что он пережил нечто ужасное. Его голубые глаза
переполняло торжество любви, и, не изменяя небрежной позы – он стоял,
облокотившись на край клавикордов, – он послал мне воздушный поцелуй.
Я поистине не могла поверить своим глазам. Это правда он? Я
действительно сижу здесь в декольте, в корсете, в огромных юбках, одна из
которых хитроумными складками сдвигалась назад, чтобы приоткрыть другую? В ту
эпоху моя кожа казалась образцом косметических уловок. Волосы подняты вверх и
искусно убраны в замысловатую прическу.
Я и не обращала внимания на смертные руки, заковавшие меня в
эту оболочку. В те времена я позволила одному свирепому вампиру из Азии увлечь
меня за собой; он меня совершенно не волновал. Я попалась в извечную для
женщины ловушку: стала уклончивым, выставленным напоказ украшением мужчины,
который, несмотря на свою утомительную словесную резкость, обладал достаточной
силой, чтобы провести сквозь время нас обоих.
Азиат находился в спальне наверху, медленно убивая свою
тщательно отобранную жертву.
Мариус подошел ко мне, поцеловал и заключил в объятия. Я
закрыла глаза.
«Это Мариус! – прошептала я. – Настоящий Мариус».
«Пандора! – Он слегка отстранился чтобы лучше
рассмотреть меня. – Моя Пандора!»
У него обгорела кожа. Но шрамы были едва заметны – он почти
исцелился.
Он повел меня танцевать! В совершенстве играя роль человека,
он вел меня в танцевальных фигурах. Я задыхалась. Следуя его движениям, при
каждом новом ловком повороте восхищаясь восторженным выражением его лица, я
теряла счет векам и даже тысячелетиям. Внезапно мне захотелось узнать все: где
он был, что с ним стряслось. Ни гордость, ни стыд больше не имели надо мной
власти. Видит ли он, что я лишь призрак той женщины, которую он знал?
«Ты – надежда моей души!» – прошептала я.
Он быстро увел меня оттуда. Мы отправились к нему во дворец
в карете. Он осыпал меня поцелуями, а я старалась прижаться к нему как можно
теснее.
«Ты – моя мечта, сокровище, выброшенное по глупой
случайности, – говорил он. – И вот ты здесь, ты идешь по жизни с
прежним упорством».
«Ты видишь меня – значит, я здесь, – горько отвечала
я. – Ты поднимаешь свечу – и я вижу почти зеркальное отражение своей
силы».
Вдруг я услышала звук, древний, ужасный звук. Биение сердца
Акаши, биение сердца Энкила.
Карета остановилась. Железные ворота… Слуги…
Просторный дворец, отделанный по последней моде, нарочито
богатого вида жилище состоятельного дворянина.
«Они здесь – Мать и Отец?» – спросила я.
«О да, они не изменились. Ни на что нельзя положиться так,
как на их вечное безмолвие». – Он говорил таким тоном, словно бросал вызов
самому ужасу ситуации.
Я так не могла. Я должна была бежать от звука ее сердца.
Перед моими глазами возник образ окаменевших царя и царицы.
«Нет! Увези меня отсюда. Я не смогу войти. Мариус, я не в
силах на них смотреть!»
«Пандора, они спрятаны глубоко под дворцом. Тебе не придется
на них смотреть. Они ни о чем не узнают. Пандора, они все те же!»
Да! Все те же! Мои мысли повернули вспять и домчались до
опасной территории – от самых первых ночей в Антиохии, одиноких смертных ночей,
до более поздних побед и поражений. Да! Акаша все та же! Я боялась, что закричу
и не смогу остановиться.
«Хорошо, – сказал Мариус, – поедем туда, куда ты
хочешь».
Я дала кучеру адрес моего убежища.
Я не осмеливалась взглянуть на Мариуса. Он героически продолжал
притворяться, что мы счастливо воссоединились. Он говорил о науке и литературе,
о Шекспире, Драйдене, о джунглях и реках Нового Света. Но я чувствовала, как
иссякает его радость.
Я зарылась в него лицом. Едва карета остановилась, я
выскочила и побежала к дверям своего дома. А когда оглянулась, он стоял на
улице.
С грустным и усталым видом он медленно кивнул и сделал жест,
выражающий покорность.
«Я могу подождать, пока это пройдет? – спросил
он. – Есть ли надежда, что ты передумаешь? Я готов ждать здесь целую
вечность!»
«Дело не во мне! – сказала я. – Сегодня вечером я
уезжаю из города. Забудь меня. Забудь, что ты вообще меня видел!»
«Любовь моя, – тихо прошептал он. – Моя
единственная любовь…»
Я вбежала в дом и хлопнула дверью. Я услышала, как отъезжает
карета. Охваченная безумием, как бывало со мной только в смертной жизни, я
стучала кулаками по стенам, стараясь сдерживать свою невероятную силу и не дать
вырваться просящимся наружу воплям и крикам. Наконец я посмотрела на часы. До
рассвета оставалось три часа. Я села за стол и написала:
«Мариус,