А она хотела жить! Окутанное видениями святых, вспомнив
вдруг о груди, что его вскормила, это юное существо отчаянно сопротивлялось и
билось из последних сил. Малышка была такой мягкой, а мое тело – твердым, как у
статуи, и моя лишенная молока грудь, высеченная в мраморе, не принесла бы ей
утешения. Пусть лучше увидит свою мертвую мать – она ее ждет. А я подсмотрю ее
умирающими глазами свет, через который она мчится к этому безусловному
спасению.
Потом я о тебе забыла. Никому не удастся лишить меня этого
удовольствия. Я стала пить медленнее и позволила ей вздохнуть, наполнить легкие
холодным речным воздухом. Теперь мать приблизилась к ней настолько, что смерть
для нее стала такой же безопасной, как материнское чрево. Я выпила ее всю, до
последней капли.
Она, мертвая, повисла у меня на руках, словно я спасла ее,
ослабевшую пьяную девушку, которой стало плохо, и теперь помогала спуститься с
моста. Проникнув рукой в ее тело – даже эти тонкие пальцы способны с легкостью
разорвать плоть, – я вынула сердце, поднесла его к губам и высосала –
высосала, как сочный фрукт, – пока ни в одном фибре, ни в одном желудочке
не осталось крови. И тогда я медленно – наверное, ради тебя – подняла ее и
уронила в воду, к которой она так стремилась.
Теперь река без борьбы наполнит ее легкие. Теперь не будет
последних отчаянных всплесков. Я допила из сердца, чтобы лишить его даже цвета
крови, и бросила его следом – раздавленный виноград. Бедное дитя… дитя сотни
мужчин.
Потом я повернулась к тебе и показала, что знаю – ты следил
за мной. Наверное, я хотела тебя напугать. В гневе я дала тебе понять, как ты
слаб, что никакая кровь, полученная от Лестата, не спасет тебя, если я решу
расчленить твое тело, разжечь в тебе смертоносный жертвенный огонь и уничтожить
– или же просто наказать, оставив глубокий шрам, – за то лишь, что ты
шпионил за мной.
На самом деле я никогда не поступала так с молодыми. Мне
жаль, что при встрече с нами, древними, они трясутся от ужаса. Но, насколько я
себя знаю, мне следовало удалиться так быстро, чтобы ты не смог последовать за
мной в ночь.
Меня очаровало что-то в твоем поведении, манера, в которой
ты приблизился ко мне на мосту, твое молодое англо-индийское загорелое тело, с
таким соблазнительным изяществом тронутое печатью твоего истинного возраста.
Такое впечатление, что ты всем своим видом спрашивал меня: «Пандора, мы можем
поговорить?» – однако в просьбе твоей не было униженности.
В голове у меня все смешалось, и, возможно, ты это понял. Не
помню, стала ли я закрывать от тебя свой разум, к тому же я знаю, что в
действительности твои телепатические способности не очень сильны. У меня разбрелись
мысли – может быть, сами по себе, может быть, с твоей подачи. Я подумала,
сколько всего могу рассказать тебе, причем повествования мои будут в корне
отличаться от историй Лестата или историй Мариуса, рассказанных Лестатом, и
почувствовала необходимость предостеречь тебя, предупредить об опасности со
стороны вампиров далекого Востока, которые непременно уничтожат тебя, если ты
появишься на их территории, – убьют просто потому, что ты там оказался.
Мне нужно было убедиться, что ты понимаешь: источник нашего
бессмертного вампирского голода обитает в двух существах – Мекаре и Маарет,
таких древних, что они кажутся уже не столько прекрасными, сколько ужасными. И
если они уничтожат себя, все мы умрем.
Мне захотелось рассказать тебе о тех, кто никогда не считал
нас племенем, не знал нашей истории, кто пережил страшный огонь, которым наша
Мать Акаша жгла своих детей. Мне захотелось рассказать тебе о бродящих по Земле
существах, которые внешне похожи на нас, но по происхождению имеют к нам не
большее отношение, чем к людям. И внезапно я ощутила жгучее желание взять тебя
под свое крыло.
Должно быть, причиной все-таки был ты. Я видела перед собой
истинного английского джентльмена, который легко и непринужденно соблюдал
правила этикета, – никогда прежде не приходилось мне встречать подобного
тебе мужчину. Твоя изысканная одежда привела меня в восхищение – ты доставил
себе удовольствие облачиться в легкий черный плащ из гребенной шерсти и даже
позволил себе такую роскошь, как блестящий красный шелковый шарф. Как же ты
изменился с момента своего перерождения!
Пойми, я не знала о той ночи, когда Лестат превратил тебя в
вампира. Этого момента я не почувствовала.
Однако в предшествующие недели весь сверхъестественный мир
был взбудоражен известием о том, что какой-то смертный перешел в тело другого
смертного, – мы всегда в курсе такого рода событий, словно о них
рассказывают нам звезды. Чей-то сверхъестественный разум улавливает
расходящиеся кругами отголоски того или иного нарушения ткани обыденного,
другой разум принимает образ и передает его дальше…
Дэвид Тальбот, чье имя было знакомо всем нам в связи с
почтенным орденом исследователей-экстрасенсов Таламаски, сумел полностью
перенести душу и бесплотную часть своего существа в тело другого человека,
которое в тот момент находилось во власти похитителя тел. Но ты его вытеснил –
и в результате прочно обосновался в новом теле, сплавив воедино молодые клетки
и накопленный за семьдесят четыре года жизненный опыт со всеми присущими ему
проблемами, помыслами и ценностями.
И этого Дэвида Перерожденного, Дэвида, обладавшего
блистательной индийской красотой и всеми достоинствами, обусловленными
британским происхождением и воспитанием, Лестат превратил в вампира, завладел и
телом его, и душой, довершив чудо Обрядом Тьмы. Он вновь совершил грех, в
равной мере потрясший его современников и тех, кто намного старше.
И это сделал с тобой твой лучший друг!
Добро пожаловать во Тьму, Дэвид. Добро пожаловать в царство
шекспировской «луны непостоянной».
Ты храбро направился ко мне по мосту.
«Простите меня, Пандора», – тихо произнес ты с
безупречным британским акцентом, характерным для высших слоев общества, и с
привычной обманчивой британской ритмичностью, столь соблазнительной, что в ней
почти что слышится: «Все вместе мы спасем мир».
Ты держался на почтительном расстоянии, словно я невинная
девушка девятнадцатого века, чьи нежные чувства ты не осмеливаешься
потревожить.
Я улыбнулась.
Потом я все же дала себе волю и как следует рассмотрела
стоящего передо мной молодого вампира, которого посмел создать Лестат вопреки
запретам Мари-уса. И увидела главное: огромную человеческую душу, бесстрашную,
но подверженную отчаянию, и тело, которое Лестат так стремился сделать сильнее,
что сам едва не пострадал, отдав тебе гораздо больше крови, чем требовалось для
трансформации и чем мог пожертвовать без ущерба для себя. Он старался передать
тебе свое мужество, свою сообразительность, свое коварство; он пытался выковать
для тебя броню из крови.