— О, это тоже долгая история. И не так-то просто ее
рассказать. Мне понятно ваше нежелание делиться своими сведениями об этих
образцах. Будь я на вашем месте, тоже не стал бы это делать.
— Что-нибудь удалось еще узнать насчет местонахождения
Роуан?
— Ничего. Ничего, кроме лишнего подтверждения уже известных
фактов. Я имею в виду то, что она со своим спутником была в Шотландии, в
Доннелейте.
— Что все это значит? И где находится этот Доннелейт? В
Шотландии? Странно. Когда я там охотился и рыбачил, то облазил почти все горы.
Но ни разу не слышал об этом Доннелейте.
— Это старая, полуразрушенная деревня. Сейчас в нее
толпой хлынули археологи. Там есть постоялый двор, на котором останавливаются
туристы и ученые из университетов. Роуан видели там примерно две недели назад.
— Значит, это старые новости. Это плохо. Я имею в виду,
что нет ничего нового.
— Да, ничего нового нет, — подтвердил Лайтнер.
— А ее спутник? Как он выглядит? — спросил Ларкин.
Лицо Лайтнера слегка помрачнело. Было ли это проявлением усталости или горечи,
Ларкин затруднялся сказать.
— О, вам известно о нем гораздо больше, чем мне, не
правда ли? — заметил Лайтнер. — Ведь Роуан прислала вам рентгеновские
снимки, распечатки электроэнцефалограмм и прочие свидетельства. Интересно, не
прислала ли она вам его фотографию?
— Нет, не прислала, — ответил Ларкин. —
Послушайте, а кто вы на самом деле?
— Понимаете, доктор Ларкин… Честно говоря, я и сам не
знаю ответа на этот вопрос. И, вероятно, никогда не знал раньше. В последние
дни я стал более откровенным сам с собой. Кое-что произошло. Не зря говорят,
что чары Нового Орлеана действуют на людей. Равно, как чары семьи Мэйфейров. О
наличии всех этих анализов и тестов я догадался. Если хотите, просто прочитал в
ваших мыслях.
Ларкин рассмеялся. Слова Лайтнера прозвучали так
примирительно, так философски, что он неожиданно проникся симпатией к этому
человеку. И, расположившись к Эрону, даже сумел разглядеть то, на что поначалу
не обратил внимания. Например, признаки легкой формы эмфиземы. А также то, что
этот человек никогда не курил и, возможно, даже не пил. Для своих восьмидесяти
лет — возраст, когда человеческое тело неумолимо движется к распаду, — он
выглядел весьма бодрым и здоровым.
Лайтнер при этом улыбнулся и посмотрел в окно. Водитель
машины, отделенный от пассажиров темным стеклом, маячил перед ними мрачным
силуэтом. Ларкин заметил, что машина укомплектована всевозможными
усовершенствованиями. В салоне имелся небольшой телевизор, средние дверцы были
снабжены специальными приспособлениями, где во льду хранились слабоалкогольные
напитки.
А как насчет кофе? Интересно, когда у них принято пить кофе?
— Там есть термос, — ответил на его мысленный
вопрос Лаитнер.
— О, вы читаете мои мысли, — слегка усмехнулся
Ларкин.
— Сейчас как раз время выпить чашечку кофе,
верно? — уходя от прямого ответа, произнес его спутник, и на губах его
впервые заиграла улыбка.
Ларкин достал термос, отыскал в боковом отделении
пластмассовую чашку и налил себе дымящегося кофе.
— А вы, Лайтнер, будете кофе?
— Нет, спасибо. Не будете ли вы любезны посвятить меня
в подробности вашего разговора с Митчеллом Фланаганом?
— Нет, я бы поставил вопрос не так. Я не хотел бы
обсуждать его ни с кем, кроме Роуан. По ее просьбе я звонил Райену Мэйфейру,
чтобы решить финансовый вопрос. Однако о том, чтобы я показывал кому-либо
результаты тестов, между нами не было и речи. Она сказала, что свяжется со
мной, как только сможет. Райен Мэйфейр предполагает, что Роуан может быть
нездорова. И даже то, что ее, возможно, уже нет в живых.
— Все может быть, — риторически произнес
Лайтнер. — Хорошо, что вы приехали.
— Черт возьми, я беспокоюсь за Роуан. Мне не очень-то
понравилось то, что она покинула университет. Не осчастливило меня и ее
внезапное замужество. И я совсем не рад был узнать, что она решила оставить
медицину. Более того, для меня это было настоящим потрясением. Клянусь, я был
шокирован так же, как если бы кто-нибудь сказал, что через несколько часов
наступит конец света. И отказывался в это верить, пока Роуан сама не
подтвердила мне это несколько раз подряд.
— Как же, помню. Она часто звонила вам в последнее
время. Ее очень волновало то, что вы ее не одобряете, — произнес Лайтнер
таким же доброжелательным тоном, как и прежде. — Ей нужен был ваш совет по
созданию Мэйфейровского медицинского центра. Она убеждена, что, когда вы
поверите в серьезность ее намерений относительно этого центра, то поймете, что
она не могла совмещать эту работу с практикой врача, потому что центр требовал
от нее слишком много времени и сил.
— Вы ее друг, не так ли? Я имею в виду не вашу
Таламаску, а именно вас.
— Полагаю, что был ей другом. Боюсь, я обманул ее
надежды. Хотя… не знаю… Возможно, и наоборот: она обманула мои. — В его
словах послышался оттенок горечи, даже злости. Затем Лайтнер опять улыбнулся.
— Хочу вам кое в чем признаться, мистер Лайтнер, —
сказал Ларкин. — Я считал Мэйфейровский медицинский центр бесплодной
мечтой. Роуан совершенно выбила меня из колеи. Тем не менее я провел
собственное небольшое исследование. Очевидно, семья имеет достаточно средств,
чтобы воплотить в жизнь мечту о Мэйфейровском медицинском центре. Но мне это
было тогда неизвестно. Хотя, как теперь кажется, я должен был это знать. Тем
более что эта тема была у всех на устах. Роуан — самый лучший и самый
квалифицированный хирург, которого я когда-либо учил.
— Не сомневаюсь в этом. Во время вашего с ней разговора
она упоминала что-нибудь, связанное с образцами? Как вы сказали, она звонила из
Женевы и это было двенадцатого января.
— Мне хотелось бы для начала поговорить с Райеном и
другими ее родными и близкими, в том числе с ее мужем. Тогда я буду знать, как
мне следует вести себя дальше.
— Образцы, вероятно, произвели сенсацию в Институте
Кеплингера, — не унимался Лайтнер. — Буду весьма признателен, если вы
расскажете мне обо всем, что прислала вам Роуан. Была ли Роуан нездорова, когда
говорила с вами? Прислала ли она какой-нибудь собственный материал для
медицинского обследования?
— Да, она прислала образцы крови и ткани. Но, судя по
ним, нет никаких оснований полагать, что она больна.
— Но только изменилась.
— Да, вы правы. Пожалуй, можно сказать и так.