Майкл ни на секунду не сомневался, что тот период всеобщего
смятения, повального увлечения наркотиками и экзотической музыкой самым
непосредственным образом отразился на его карьере. По всей стране молодые
семьи, уставшие от прямоугольной формы домиков в безликих пригородах,
прониклись новой любовью к деталям, фактуре и богатству форм и начали проявлять
неподдельный и активный интерес к восхитительно красивым старинным зданиям в
центральных кварталах городов. В Сан-Франциско таких зданий было великое
множество.
Компания «Большие надежды» никогда не испытывала недостатка
в заказчиках. Ее специалисты умели обновлять, воссоздавать и строить заново
буквально из ничего, а потому очередь нетерпеливо ожидающих клиентов не
уменьшалась. Майклу приходилось обеспечивать реставрационные работы во всех
частях города. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как зайти в
какой-нибудь ветхий, замшелый особняк, скажем, на Дивисадеро-стрит и с
гордостью произнести: «Да, я могу за полгода превратить эту развалину в
дворец». Деятельность Майкла была отмечена несколькими наградами. Великолепно
выполненные детальные проекты принесли ему известность и славу. Зачастую он
вообще обходился без помощи архитектора.
Наконец-то исполнялись все его мечты!
В тридцать два года Майкл приобрел старинный особняк на
Либерти-стрит, полностью отреставрировал его и перебрался туда вместе с матерью
и тетей. Для себя он отделал комнаты верхнего этажа, откуда открывался чудесный
вид на центр города. Именно о таком жилище Майкл всегда мечтал: книги,
кружевные занавески, пианино, антиквариат… Специально оборудованная большая
наклонная площадка позволяла вбирать в себя капризное солнце Северной
Калифорнии. Постоянный туман, наползавший на город с океанского побережья,
зачастую рассеивался, не успев достичь здешних холмов. Майклу казалось, что он
владеет не только роскошными и изящными вещами, которые там, на Юге, лишь
издали видел сквозь окна чужих домов, но и небольшой долей тепла и солнечного
света. Воспоминания о жарком южном солнце оставались с ним всегда.
К тридцати пяти годам Майкл превратился в весьма
благополучного образованного человека, который, как говорится, «сам себя
сделал». Свой первый миллион он надежно и выгодно вложил в муниципальные ценные
бумаги. Майкл любил Сан-Франциско – этот город подарил ему все, о чем он
когда-либо мечтал.
Хотя Майкл, как, впрочем, и многие другие жители Калифорнии,
создал сам себя и свой имидж в соответствии с общепринятыми представлениями о
том, каким должен быть вполне независимый и деятельный человек, в чем-то он
всегда оставался упрямым мальчишкой с Ирландского канала. Тем самым мальчишкой,
который куском хлеба загонял горошину на вилку.
Майкл так и не избавился до конца от своего резкого
ирландского акцента, а временами, общаясь с рабочими, вообще переходил на
родной говор. Он вынужден был признать, что так и не сумел отказаться от некоторых
прежних привычек и представлений.
Однако выбранный им стиль поведения превосходно подходил для
Калифорнии – Майкл просто не пытался скрывать свои мелкие недостатки. В конце
концов, они тоже были составляющей частью его личности. Зайдя в дорогой ресторан
с изысканной новомодной кухней, он мог запросто спросить, пробежав глазами
меню: «А где же у вас мясо с картошкой?» (надо сказать, он действительно любил
мясо с картошкой и ел его при всяком удобном случае, предпочитая эту пищу
многим другим блюдам). Иногда он разговаривал с людьми, прилепив к верхней губе
сигарету, как делал его отец.
Друзья Майкла отличались широтой взглядов и были людьми без
предрассудков. Ему удавалось неплохо ладить с ними – главным образом благодаря
нежеланию участвовать в их спорах. Когда приятели за кружкой пива кричали до
хрипоты, обсуждая положение дел в странах, которых никогда не в глаза не видели
и в которых никогда не побывают, Майкл рисовал на бумажных салфетках эскизы
домов.
Если он и высказывал свои мысли, то делал это весьма
завуалированно, в абстрактной форме, словно вынося суждение со стороны,
поскольку и в самом деле чувствовал себя аутсайдером в Калифорнии, да и в
Америке двадцатого столетия тоже. А потому его ничуть не удивляло, что люди
обращали на него мало внимания.
Как бы то ни было, но наиболее близкие и искренние отношения
складывались у Майкла с ремесленниками, художниками, музыкантами – словом, с
людьми такими же страстными, как и он сам, одержимыми каким-нибудь делом или
идеей. Удивительно, но в числе его друзей и любовниц было немало евреев,
эмигрировавших из России. Такое впечатление, что именно они лучше всех других
понимали его главное желание: прожить жизнь, исполненную смысла, внести в этот
мир пусть маленькую, но свою лепту, собственные представления о жизни. Майкл
мечтал о возведении громадных зданий по собственным проектам, о перестройке
целых городских кварталов, о создании в старых пригородах Сан-Франциско целых
районов с кафе, книжными магазинчиками и небольшими гостиницами.
Время от времени – особенно часто после смерти матери –
Майкл вспоминал Новый Орлеан и свою прежнюю жизнь, но постепенно события тех
лет казалась ему все более нереальными и фантастичными. Здесь, в Калифорнии,
люди считают себя свободными, но до чего же они похожи друг на друга. И вот что
странно: все, кто переезжает сюда, будь то из Канзаса, Детройта или Нью-Йорка,
попадают под влияние местного населения, становятся приверженцами тех же
либеральных идей, перенимают тот же стиль в мышлении, одежде, чувствах. Иногда
подражание доходило просто до смешного. Друзья, например, вполне серьезно могли
спросить: «Не тот ли он человек, которого нам на этой неделе следует
бойкотировать?» или «А разве здесь нам не нужно занять отрицательную позицию?»
Фанатиков разного рода хватало и в Новом Орлеане, но и
цельные натуры встречались там отнюдь не редко. Майкл отчетливо помнил
легендарные истории о прошлом Ирландского канала. Дед рассказывал ему, как
однажды, еще мальчишкой, он тайком пробрался в немецкую церковь только лишь
потому, что ему очень хотелось услышать, как звучит немецкая латынь. Или как,
стремясь ублажить бабушку Гельфанд Карри – единственную немку по происхождению
во всем роду, младенцев вначале крестили в церкви Святой Марии, а затем тайком
несли в церковь Святого Альфонса, чтобы теперь уже «истинно и правильно»
соблюсти ирландские обычаи. Самое удивительное, что в обоих храмах обряд
крещения безропотно проводил один и тот же священник.
А какими яркими личностями были дядюшки Майкла, которых он
одного за другим потерял еще в юношеские годы. В его ушах до сих пор звучали
рассказы о том, как они переплывали с берега на берег Миссисипи и обратно (во
времена детства Майкла никто уже не отваживался на такое), как в пьяном виде
ныряли с крыш пакгаузов или приделывали лопасти к педалям велосипедов и
пытались прокатиться по воде.