Глаза маменьки полыхнули гневом – так, как будто она услышала его мысли. Однако срываться на сыне графиня почему-то не стала – поджала губы, несколько раз провернула на пальце родовое кольцо и ни с того ни с сего поинтересовалась:
– Что ты нашел в Вартейне-младшем?
Ответить на этот вопрос односложно было нереально, поэтому юноша рассказал о том, как запрет на въезд не-хейсаров на территорию Шаргайла ударил по купеческим домам, торгующим с горцами, затем посетовал на то, что слухи об этом запрете вызвали повышение цен на торговые площади во всех приграничных городах, довольно подробно описал перспективы, которые открывает роду существование Высокого Берега. А когда закончил и увидел, что маменька недовольна, предложил сходить за договором, дабы она могла убедиться в том, что заключенное им соглашение действительно выгодно.
– Ты что, оглох?! – жестом приказав ему оставаться на месте, раздраженно рыкнула мать. – Я спросила, что ты нашел в Вартейне-младшем!
– Мне показалось, что вы хотели узнать…
– На Высоком Берегу я уже была и знаю, чем и как там будут торговать!
«Была? Когда?» – растерянно подумал юноша, кинул взгляд в окно, за которым только-только занимался рассвет, и мысленно пообещал себе найти и примерно наказать тех, кто имел наглость не сообщить ему о приезде матери. Потом потянулся к пустой глазнице, остановил руку на полпути и вздохнул:
– Вартейн прожил в Шаргайле лиственей восемь и знает о хейсарах гораздо больше, чем кто-либо из той пьяни, которая собирается в придорожных тавернах…
…Следующие минут сорок Бельвард чувствовал себя преступником, оказавшимся в руках королевского дознавателя: маменька планомерно вытягивала из него все, что он узнал о хейсарах, и не обращала никакого внимания на его взгляды в сторону ночной вазы. А когда юноша понял, что его терпение подошло к концу, вдруг ослепительно улыбнулась, встала и потрепала его по волосам:
– Я тобой довольна, сын! Поэтому делай, что должно, а я тебя поддержу…
…Через пару минут после ее ухода, справив нужду и снова завалившись на кровать, юноша вдруг понял, что уже не заснет. Поэтому несколько раз дернул за шнур вызова прислуги.
За дверью что-то грохнуло, потом до юноши донесся все усиливающийся топоток, и наконец из-за распахнувшейся двери показалось испуганное личико Наильки.
– Звали, ваша светлость?
– А где Шелест? – оглядев девушку с головы до ног, поинтересовался Бельвард.
– С сегодняшнего дня вам буду прислуживать я… – опустив взгляд, пробормотала Наилька и густо покраснела. – Приказ леди Марзии…
То, что маменька ничего не делает просто так, юноша знал как никто другой, поэтому заставил девушку прикрыть за собой дверь и приказал:
– Рассказывай!
Она покраснела еще гуще, зачем-то разгладила платье, на котором и без того не было ни одной лишней складки, а потом вздохнула:
– Ваша маменька застала меня в вашей кровати…
– И?
– Жестом приказала встать…
– Дальше!
– Оглядела… э-э-э… со всех сторон… чему-то обрадовалась, дала мне целый желток… и… э-э-э… сказала, чтобы я… ну-у-у… продолжала в том же духе…
«Девок не терзаешь…» – мысленно повторил юноша и, сообразив, что означали эти слова, с хрустом сжал кулаки: – Найди Слизня! Немедленно!! И отправь его ко мне!!!
Увидев, как изменился его взгляд, Наилька подхватила юбки и птицей вылетела из опочивальни.
«Проболтался, тварь…» – невидящим взглядом уставившись в потолок, подумал Бельвард. Потом прикрыл единственный глаз и погрузился в воспоминания:
…На левой скуле Брани здоровенный синяк. Нос свернут набок. От ноздрей к подбородку, скулам и вискам разбегаются два побуревших веера – засохшие следы от струек крови. Кляп весь во влажных пятнах, но еще во рту. На шее, плечах и под ключицами – пятна от его, Бельварда, пальцев. Запястья, привязанные к изголовью, стерты до волдырей. А во взгляде – радость…
Радость? Она рада, что он проснулся?! На память приходят некоторые картинки из недавнего прошлого – и юношу начинает мутить.
Он торопливо сглатывает подкативший к горлу ком, тянется к стулу, на котором висят его шоссы, и вдруг краем глаза замечает шевеление.
Замирает, хмурится, поворачивается к ней – и видит, как Браня, прогибаясь в спине, старается оголить грудь.
Попытка, вторая, третья – и краешек одеяла соскальзывает на живот, открывая его взгляду крупные темно-коричневые соски…
«Ей что, понравилось?!» – ошеломленно думает он, неожиданно для себя самого сдергивает ткань с ее живота и бедер и… с трудом удерживается от желания зажмуриться: внутренние поверхности бедер Брани – одно сплошное черное пятно, а волосы внизу живота слиплись от крови.
Смотреть на следы своего ночного безумия просто невыносимо, поэтому он отводит взгляд в сторону и вдруг понимает, что видит ее глаза, в которых вместо ненависти горит ЖЕЛАНИЕ!
Он сглатывает снова, а она… она улыбается! И не просто улыбается: сначала медленно подтягивает пятки к заду, а затем разводит колени…
«Не понимаю!» – мысленно восклицает Бельвард и вдруг ощущает, что зверь, взявший над ним верх накануне, начинает просыпаться. Нет, проснулся и снова жаждет распластавшуюся на кровати девку!
Словно почувствовав изменение в его состоянии, Браня томно прикрывает глаза и чуть заметно двигает телом вправо-влево, от чего ее груди начинают тяжело колыхаться.
– Уймись, дура!!! – рычит он. – А то ведь не удержусь…
Не унимается – радуется. По-настоящему. И в этот момент Бельварда осеняет – Браня просто хочет жить! И делает все, чтобы угодить его зверю…
…Серый не запирался ни мгновения – услышав заданный вопрос, он виновато опустил глаза и сгорбил плечи:
– Да, рассказал… Все… Сегодня ночью: меня допрашивал сам Бер, а у него не промолчишь…
«Можно было умолчать!» – подумал Бельвард, но озвучить свою мысль не успел – Серый шмыгнул носом и еле слышно добавил:
– Ваша светлость, он задавал вопросы так, как будто знал все. Видимо, говорил со Штырем или с кем-то из его пятерки…
«Со Штырем?» – недоверчиво прищурился юноша, а через мгновение злорадно ухмыльнулся: маменька не изменила своим привычкам. И убрала тех, кто слишком много знал…
…Во время завтрака леди Марзия вела себя так, как будто Вален и Миддар были еще живы, а Бельвард все еще считался ее сыном и смотрел на мир обеими глазами. Причин ее веселья юноша не понимал, поэтому ел, уткнувшись в тарелку, и старался не вдумываться в смысл шуток. Но когда она потребовала у Бера послать кого-нибудь за музыкантами, не удержался и скрипнул зубами.
Маменька услышала: повелительным жестом выставила из трапезной всех, кроме Мельена, встала со своего места, танцующим шагом обошла стол, уселась рядом с Бельвардом и – невиданное дело! – оперлась локтем о столешницу.