Когда он напал снова, я прогнулся назад и захватил его руку.
Я крепко вцепился в нее близ локтя и зажал, вытянув свои скрюченные пальцы по
направлению к его лицу. Он двинулся на меня, и я упал, по-прежнему сжимая его
руку, а другой крепко ухватив его за пояс. Мое плечо ударилось о землю, и он
оказался на мне, пытаясь освободиться. Когда это ему удалось, его вес на
мгновение переместился. Почувствовав свободу, я свернулся в клубок и ударил его
обеими ногами.
Мой удар достиг цели. Он только хрюкнул… а затем он пропал.
Я услышал, как он плюхнулся в воду. Еще я слышал отдаленные
голоса — они окликали нас, они приближались к нам через остров.
Я поднялся на ноги и двинулся к краю острова.
И тут Фрэнк завизжал — это был длинный жуткий крик, полный
предсмертной муки.
К тому времени, когда я достиг края платформы, вопль
оборвался.
Когда Бартелми прибежал ко мне, он остановился, повторяя:
«Что случилось?» до тех пор, пока не глянул вниз и не увидел плавник,
мелькавший в центре водоворота. Затем он пробормотал: «О, господи!» и больше
ничего.
Позже, когда я давал отчет о событиях, я рассказал, что он
показался мне очень возбужденным, когда прибежал поднимать меня, что он крикнул
мне, что Пол перестал дышать, и я, вернувшись с ним в лабораторию, убедился, что
Пол мертв, сказал ему это и начал выспрашивать его о подробностях, а в ходе
разговора он, похоже, получил впечатление, что я подозреваю именно его в смерти
Пола из-за проявленной им небрежности. Тогда он возбудился еще больше и в конце
концов набросился на меня, и мы боролись, и что он упал в конце концов в воду.
Все это, конечно, было правдой. Отчет мой грешил лишь пропусками. Но они,
похоже, удовлетворились этим. Все ушли. Акула рыскала вокруг, возможно,
дожидаясь, не кинут ли ей кого-нибудь на десерт, и те, кто занимался
дельфинами, пришли и усыпили ее, а затем унесли. Бартелми сказал мне потом, что
вышедший из строя ультразвуковой генератор действительно мог иметь
периодические короткие замыкания.
Так, Пол убил Майка и Руди; Фрэнк убил Пола, а затем сам был
убит акулой, на которую теперь можно было свалить и первые два убийства.
Дельфины были оправданы, и не оставалось больше ничего, что взывало бы к
правосудию. Месторождение же алмазов стало теперь одной из маленьких тайн,
настолько нередких в нашей жизни.
…После того, как все разошлись, выслушав мой рассказ о
происшедшем, а остатки останков убрали — еще долго после этого, пока тянулась
ночь, поздняя, чистая, со множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в
прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, и я сидел в кресле на маленьком
заднем дворике за моим жилищем, потягивая пиво из жестянки, и следил за тем,
как заходят звезды.
У меня не было чувства удовлетворения, хотя на папке с
делом, лежащей у меня в уме, уже стоял штамп «закрыто».
Кто же написал мне записку — записку, включившую адскую
машину убийств?
Действительно ли стоит об этом беспокоиться теперь, когда
работа завершена? До тех пор, пока этот кто-то будет хранить молчание
относительно меня…
Я еще глотнул пива.
Да, стоит, решил я. Мне тоже следует осмотреться
повнимательнее.
Я достал сигарету и собрался закурить.
И тогда это началось…
Когда я влетел в бухту, она была освещена. А когда влетел на
причал, ее голос донесся до меня через громкоговоритель.
Она приветствовала меня по имени — моему настоящему имени; я
не слышал, чтобы его произносили вслух уже давным-давно — и она пригласила меня
войти.
Я двинулся по причалу вверх к зданию. Дверь была
полуоткрыта. И я вошел.
Это была длинная-длинная комната, полностью оформленная в
восточном стиле. Хозяйка была одета в шелковое зеленое кимоно. Она сидела на
коленях на полу и перед ней лежал чайный сервиз.
— Пожалуйста, проходите и садитесь, — предложила она.
Я кивнул, снял обувь, пересек комнату и сел.
— О-ча доу десу-ка? — спросила она.
— Итадакимасу.
Она наполнила чашки, и мы некоторое время пили чай. После
второй чашки я придвинул к себе пепельницу.
— Сигарету? — спросил я.
— Я не курю, — ответила она, — но я хочу, чтобы вы курили. Я
попытаюсь вобрать в себя как можно больше вредных веществ. Я полагаю, именно с
этого все и началось.
Я закурил.
— Никогда не встречал настоящих телепатов, — признался я.
— Мне приходится пользоваться этой моей способностью
постоянно, — ответила она, — и не скажу, чтобы это было особенно приятно.
— Думаю, мне нет необходимости задавать вопросы вслух? —
заметил я.
— Нет, — подтвердила она, — действительно — нет. Как вы
думаете, это хочется — читать мысли?
— Чем дальше, тем меньше, — предположил я.
Она улыбнулась.
— Я спросила об этом, — пояснила она, — потому что много
размышляла над этим в последнее время. Я думала о маленькой девочке, которая
жила в саду с жуткими цветами. Они были красивы, эти цветы, и росли, чтобы
делать девочку счастливой тогда, когда она ими любуется. Но они не могли скрыть
от нее свой запах — а это был запах жалости. Ибо она была маленькой несчастной
калекой. И бежала она не от цветов, не от их внешнего облика, а от их аромата,
смысл которого она смогла определить, несмотря на возраст. Было мучительно
ощущать его постоянно, и лишь в заброшенном пустынном месте нашла она какое-то
отдохновение. И не будь у нее этой способности к телепатии, она осталась бы в
саду.
Она замолчала и пригубила чай.
— И однажды она обрела друзей, — продолжала хозяйка, —
обрела в совершенно неожиданном месте. Это были дельфины, весельчаки, с
сердцами, не спешащими с унизительной жалостью. Телепатия — та, что заставила
ее покинуть общество подобных себе, помогла найти друзей. Она смогла узнать
сердца и умы своих новых друзей, куда более полно, чем один человек может
познать другого. Она полюбила их, стала членом их семьи.
Она еще отпила чаю, а затем посидела в молчании, глядя в
чашку.