Незадолго освободившись от ее взгляда, я нагнулся, чтобы
сесть на край причала, и мои ноги спустились вниз. Стоять и разглядывать ее
сверху вниз — это усиливало и без того ощущаемое неудобство. Вместе с ней я
стал разглядывать гавань.
— Сигарету? — спросил я.
— Не курю.
— А мне можно?
— Давайте.
Я закурил, вынул сигарету изо рта, чуток подумал, а затем
спросил:
— А у вас есть какие-нибудь соображения насчет того, из-за
чего могла случиться эта смерть?
— Это могла быть акула.
— Но акул в этом районе не было много лет. «Стены»…
Она улыбнулась.
— Может быть несколько вариантов проникновения, которыми
могла бы воспользоваться акула, — заметила она. — Сдвиг на дне, открывший
расщелину или туннель под «стеной». Кратковременное короткое замыкание в одном
из генераторов, которое не было замечено — или, что тоже может быть, короткое
замыкание в системе контроля и управления. И вообще, частоты, используемые для
создания «стены», как предполагалось, вызывают полное расстройство у многих
видов морских обитателей, но не обязательно смертельны для них. Акула, обычно
старающаяся избегать «стены», могла попасть в сильное течение, которое
протащило ее через «стену». Животное при этом, конечно, будет измучено, а затем
обнаружит, что очутилось в ловушке.
— Это мысль, — сказал я. — Да. Спасибо. И вы не разочаровали
меня.
— А я подумала, что разочарую.
— Почему?
— Все, что я делала — это пыталась оправдать дельфинов и
доказать возможность того, что внутри ограждения была акула. Вы же сказали, что
хотели услышать нечто, что позволит укрепиться в мысли о безопасности своей
работы.
Я снова ощутил неловкость. У меня внезапно возникло
иррациональное ощущение, что она как будто все знает обо мне и просто играет со
мной.
— Вы сказали, что вам близки мои работы, — неожиданно
сказала она. — Включая и две книги снимков дельфинов?
— Да. Но я наслаждался и текстом.
— Там не слишком много текста, — заметила она, — и тому
минуло несколько лет. Возможно, это было слишком уж затейливо. И прошло уже
слишком много времени с той поры, когда я смотрела на мир так, как писала там.
— Я думаю, вы достигли восхитительного соответствия текста
темам снимков: маленькие афоризмы под каждой фотографией.
— Возможно, что-нибудь вспомнится?
— Да, — сказал я, и один из отрывков внезапно пришел мне на
память. — Я помню снимок дельфина в прыжке, когда вы поймали его тень над
водой, подписанный: «В отсутствии отражения, что боги…»
Она хихикнула:
— Долгое время я думала, что эта подпись чересчур уж
остроумна. Однако, позднее, когда я получше узнала моих дельфинов, я решила,
что это не так.
— Я часто задумывался над тем, какого сорта религией или
религиозными чувствами они могут обладать, — сказал я. — Религиозное чувство
было общим элементом для всех человеческих племен. И казалось бы, что нечто
подобное обязательно должно было бы появиться, когда достигается определенный
уровень разумности, в целях установления взаимоотношений с тем, что по-прежнему
находится за пределами досягаемости разума. И хотя меня ставило в тупик, какие
именно формы приняло бы это среди дельфинов, само по себе замечание это
заинтриговало. Вы сказали, что у вас есть какие-то соображения на этот счет?
— Я много размышляла, наблюдая за ними, — ответила она, — я
пыталась анализировать их характеры, исходя из их поведения и физиологии. Вы
знакомы с тем, что писал Йоганн Хьюзинга?
— Слабо, — признался я. — Прошло немало лет с тех пор, как я
прочел «Хомо Людус» и книга поразила меня — грубый набросок того, что ему
никогда не завершить полностью. Но я помню основную его посылку: свое бытие
культура начинает как разновидность сублимированного игрового инстинкта,
элементы священнодействия и праздничных состязаний, продолжавшихся одновременно
с развитием институтов, и, возможно, остающихся навечно присутствовать на
каком-то уровне — хотя на анализе современного мира он остановился совсем
коротко.
— Да, — сказала она, — инстинкт игры. Наблюдая за их
развлечениями, я не раз думала, что они настолько хорошо приспособились к
своему образу жизни, что у дельфинов никогда не возникало нужды развивать
комплекс общественных институтов, так что они находятся на тех уровнях, что
гораздо ближе к ранним ситуациям, учитываемым Хьюзингой — условия жизни их явно
благоприятствуют дельфиньим вариантам праздничных спектаклей и состязаний.
— Религия-игра?
— Это не совсем точно, хотя я думаю, это часть истины.
Проблема здесь заключается в языке. У Хьюзинги была причина использовать
латинское слово «людус». В отличие от греческого языка, который имеет различные
термины для праздности, состязаний, различного времяпрепровождения, латинское
же слово обозначало основное единство всего этого и сводило к единой концепции,
обозначающейся словом «людус». Различие между игровым и серьезным у дельфинов
наверняка отличается от наших представлений так же, как наше — от представления
греков. Наш разум, тем не менее, способен представить себе значение слова
«людус», и мы можем объединить примеры деятельности всего широкого спектра
образов поведения, рассматривая их как формы игры — и тогда мы имеем наилучшую
позицию для предположений так же, как и для интерпретаций.
— И таким образом вы выводили заключение об их религии?
— Нет, конечно. Я только сделала несколько предположений. Вы
говорите, что у вас ничего подобного не было?
— Ну, если я и строил предположения, то только нахватав чего
попало с потолка. Я бы счел это какой-то формой пантеизма — возможно, нечто
родственное менее созерцательным формам буддизма.
— Почему — менее созерцательным? — поинтересовалась она.
— Из-за активности, — пояснил я. — Да они ведь даже не спят
по-настоящему, ведь так. Они регулярно поднимаются наверх, чтобы дышать. Они
всегда в движении. Как бы им дрейфовать под каким-нибудь коралловым
эквивалентом храма в продолжении какого-либо времени, а?
— А как вы думаете, на что был бы похож ваш мозг, если бы вы
никогда не спали?
— По-моему, это трудно представить. Думаю, что это мне
показалось бы крайне утомительным со временем, если не…
— Если не что?
— Если бы я не получал отдыха в виде периодической дневной
дремоты, я полагаю.