Вот его рука снова поднимается к ее груди, как хорошо, как
бы ей хотелось, чтобы он обхватил ее. Но нет – он просто знакомится с ее телом,
у них есть время... времени у них сколько угодно. Они могут соединиться прямо
сейчас, и это будет совершенно естественно, и, наверное, это будет хорошо, но
все так ново, так непривычно, ей приходится обуздывать себя, чтобы не испортить
все. Она вспоминает, как в вечер первой встречи они пили вино – медленно,
смакуя, ощущая, как оно растекается по крови, согревая и заставляя видеть мир
иначе, освобождая из-под гнета жизни и крепче привязывая к ней.
Вот так же, глоток за глотком, она отведает этого мужчину –
и тогда сумеет навсегда забыть то скверное вино, которое пила залпом: да, от
него пьянеешь, но наутро так гадко во рту и еще гаже – в душе.
Она останавливается, мягко переплетает свои и его пальцы,
слышит стон и тоже хочет простонать, но сдерживается, чувствуя, как жар
разливается по всему телу – и, должно быть, с ним происходит то же самое.
Оргазм не наступает, и энергия рассеивается, горячая волна идет в мозг, путает
мысли, не дает думать ни о чем, кроме главного – но она этого и хочет:
остановиться, замереть на середине, сделать так, чтобы наслаждение растеклось
по всему телу, затопило голову, обновило само понятие «желание», вновь сделало
ее девственницей.
Она снимает повязку с себя, а потом, таким же мягким
движением – с него. Зажигает лампу в изголовье. Два обнаженных человека смотрят
друг на друга, но не улыбаются – просто смотрят. «Я – любовь, я –
музыка, – думает она. – Давай потанцуем».
Но вслух не произносит ничего подобного: они говорят о
чем-то банальном, договариваются о следующей встрече, он назначает дату – через
два дня. Ему хотелось бы, чтобы она пришла с ним на вернисаж. Она колеблется.
Прийти – значит узнать его мир, его друзей, а что они скажут? Что подумают?
И она отказывается. Но он, понимая, что она хотела
согласиться, настаивает, приводит аргументы, которые при всей своей нелепости,
становятся па их танца, и она уступает, потому что в глубине души именно это ей
и нужно. Он предлагает встретиться в том самом кафе, где они когда-то впервые
увидели друг друга. Нет, отвечает она, бразильцы суеверны: если вернемся к
началу, круг замкнется, и все кончится.
Я рад, говорит он, что ты не хочешь, чтобы круг замкнулся.
Решено – они встретятся в церкви – с ее колокольни весь город как на ладони, а
стоит она на Дороге Святого Иакова, откуда начинается таинственное
паломничество, которое совершают эти двое с той минуты, как увидели друг друга.
Запись в дневнике Марии, сделанная накануне того, как она
купила себе билет на самолет в Бразилию:
Жила-была птица. Птица с сильными крыльями, со сверкающим
разноцветным оперением. Существо, созданное для вольного полета в поднебесье,
рожденное, чтобы радовать глаз тех, кто следит за ней с земли.
Однажды женщина увидела ее и полюбила. Сердце ее колотилось,
глаза блестели от волнения, когда с открытым в изумлении ртом, смотрела она,
как летит эта птица. И та позвала ее лететь с нею вместе – и отправились они по
синему небу в полном ладу друг с другом. Женщина восхищалась птицей, почитала и
славила ее.
Но как-то раз пришло ей в голову – да ведь птица эта
наверняка когда-нибудь захочет улететь в дальние дали, к неведомым горам. И
женщина испугалась – испугалась, что с другой птицей никогда не сможет испытать
ничего подобного. И позавидовала – позавидовала врожденному дару полета.
И еще – испугалась одиночества.
И подумала: «Расставлю-ка я силки. В следующий раз птица
прилетит – а улететь не сможет».
А птица, тоже любившая эту женщину, на следующий день
прилетела, попала в силки, а потом посажена была в клетку.
Целыми днями женщина любовалась птицей, показывала предмет
своей страсти подругам, а те говорили: «Теперь у тебя есть все». Но странные
дела стали твориться в душе этой женщины: птицу она заполучила, приманивать ее
и приручать больше не было нужды и мало-помалу угасал интерес к ней. Птица же,
лишившись возможности летать – а в этом и только в этом заключался смысл ее
бытия, – облиняла и утратила свой блеск, стала уродлива, и женщина вообще
перестала обращать на нее внимание: только следила, чтобы корму было вдоволь да
чтоб клетка чистилась.
И в один прекрасный день птица взяла да и умерла. Женщина
очень опечалилась, только о ней и думала и вспоминала ее днем и ночью, но
только не то, как та томилась в клетке, а как увидела в первый раз ее вольный
полет под облаками.
А загляни она себе в душу – поняла бы, что пленилась не
красотой ее, а свободой и мощью ее расправленных крыльев.
Лишившись птицы, лишилась ее жизнь и смысла. И постучалась к
ней в дверь смерть. «Ты зачем пришла?» – спросила ее женщина.
«Затем, чтобы ты снова смогла летать со своей птицей по
небу, – отвечала смерть. – Если бы позволила ей покидать тебя и
неизменно возвращаться, ты любила бы ее и восхищалась бы ею пуще прежнего. А
вот теперь, чтобы тебе снова увидеть ее – без меня дело никак не обойдется».
* * *
День Мария начала с того, к чему готовилась все эти долгие
месяцы, – отправилась в туристическое агентство и купила билет на самолет,
отправлявшийся в Бразилию в тот день, который был кружком обведен в ее
календаре.
Быть ей в Европе оставалось всего две недели. Пройдут они –
и Женева станет лицом человека, которого Мария любила и который любил Марию.
Бернская улица превратится просто в улицу, названную в честь столицы Швейцарии.
Она будет вспоминать свою квартиру, озеро, французскую речь и все те безумства,
что способна вытворить девушка двадцати трех лет (завтра исполнится), пока не
поймет, что свой предел всему положен.
Нет, она не станет ловить птицу, заманивать ее с собой в
Бразилию. Ральф Харт – это то единственное по-настоящему чистое, что случилось
с ней. Эта птица создана для вольного полета, и пусть со сладкой тоской
вспоминает она времена, когда еще чьи-то крылья рассекали воздух рядом с нею.
Ведь она, Мария, – тоже птица, и если Ральф Харт будет рядом, значит,
никогда не позабудутся дни, проведенные в «Копакабане». А это – минуло и
сгинуло, принадлежит прошлому, а не будущему.