Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался
оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал свою
правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти
улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать
ресторан.
— Пять свободных дней! — крикнул кто-то с другого
конца стола. — Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведете
серьезные разговоры!
Все рассмеялись, все — кроме него.
— А где, по-твоему, следует говорить о
серьезном? — спросил он у крикнувшего.
— В церкви! — ответил тот. И на этот раз весь
ресторан грохнул от смеха.
Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку — ведь мы все
вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка — вместе с
поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью
— входила в обязательный ассортимент вечеринки.
Но нет — он всего лишь взял меня за руку и направился к
дверям.
— Нам пора, — сказал он. — Поздно уже.
Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит,
должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие
между тем и Другим. Он весел и по дороге в отель напевает.
У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не
потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как
говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.
И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не
влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится
весь мир.
«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», — Думаю я.
Если бы я смогла отдать ему мое сердце — пусть хоть на один уик-энд, — у
дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы
любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает,
рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там
вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы
хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать
его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.
Но нет. Не могу. Не хочу.
А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да».
Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому
что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.
Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется
вернуться в Сарагосу — в город, в котором живу по собственной воле, по своему
выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще
предстоит встретить, а это будет непросто.
Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с
гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи
томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что
уже есть, — новых не надо.
Я бы не смогла — никогда бы не смогла — влюбиться в
кого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю: мы ведь долго прожили
рядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие.
И еще я знаю, что любовь — сродни плотине: если оставить хоть
крохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре под
напором ее рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будет
сдержать силу потока.
Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всем
возобладает: ей безразлично, что возможно, а что — нет, ей нет дела до того, по
силам ли нам удержать любимого рядом, любовь — неуправляема.
Нет, я не могу оставить брешь в стене — даже самую
маленькую.
— Минутку!
Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-то
поспешные шаги.
— Пойдем, — сказал он, беря меня за руку.
— Постойте! Одну минутку! — кричал
прохожий. — Мне надо поговорить с вами!
Но он только прибавил шагу.
— Это — не к нам, — сказал он. — Пойдем в
отель.
Тем не менее относилось это именно к нам — больше на улице
никого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, что
Бильбао — столица страны басков и здесь то и дело происходят террористические
акты. Шаги приближались.
— Идем, — сказал он и пошел еще быстрей.
Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, выросла
фигура мужчины, вымокшего с головы До ног.
— Постойте! — повторил этот человек. — Одну
минутку! Ради бога!
В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-то
чудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно я
вцепилась в него, но он отвел мои руки.
— Умоляю вас, — проговорил незнакомец. — Я
узнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне!
Он заплакал и упал на колени, повторяя:
— Умоляю вас! Умоляю!
Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. В
наступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек,
стоявший посреди мостовой на коленях.
— Иди в отель, Пилар, — произнес наконец мой
друг. — Ложись спать. Я вернусь только под утро.
Понедельник, 6 декабря 1993
Любовь — это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочет
дать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени —
скрывает и прячет.
— Погляди вокруг, — сказал он. — Давай
припадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце.
— Не сейчас, — отвечала я. — Я не могу
пачкать свой жакет: он у меня один.
Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя
в Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков — я вообще
ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в
Сарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом
магазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во что
переодеться, покуда сохла постиранная — та, в которой я ходила накануне.
— Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том
же, — шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к
действительности.
— Я счастлив тем, что ты — здесь.
С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не
говорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетний
юнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной.