Лучшее, что может случиться с круассаном - читать онлайн книгу. Автор: Пабло Туссет cтр.№ 4

Двенадцать посланий. Три – чистой воды пропаганда; остальные девять были более осмысленными. Я бегло просмотрел их, прежде чем начать разбирать: Джон писал из Дублина (сколько лет, сколько зим!) «I've been writing some Primary Sentences these days and here I send you a few» [4] и так далее; письмо из Главного патентного бюро, которое не могло предоставить мне требуемой информации и тру-ля-ля; Лерилин писала из Вирджинии, что не выносит своих соотечественников и очень скучает по Барселоне (с орфографией у нее уже серьезные проблемы)… Немного дольше я задержался на кратком послании Бостонского философского колледжа, который предлагал мне провести семинар на летних курсах. Разумеется, я никуда не собирался ехать, но на время это предложение заставило воспрянуть мое «я». На улице я – никто, но в Интернете у меня есть имя, а среди моих дурных буржуазных привычек осталось еще немного тщеславия. Оставшиеся шесть писем пришли из Метафизического клуба, и я отключился от сети, чтобы прочесть их спокойно. С самого начала стало ясно, что все так или иначе отреагировали на мое последнее заявление. «Если каждое слово порождает понятие, то достаточно сказать „все несуществующее", чтобы все это несуществующее обрело реальность», – не без логики, похвальной, несмотря на явную уязвимость, пытался возражать мне некто Мартин Айакати.

Я решил быть последовательным и отвечать по мере чтения. Нажав кнопку «ответ», я стал набирать по-испански:

«Когда мы произносим „все несуществующее", то тем самым действительно порождаем понятие; однако реальным становится лишь произнесенное, порождающее данное понятие, иначе говоря, определенная сущность, о которой мы не знаем ничего, кроме ее названия – „все несуществующее". Учтите, что точно таким же образом, если женщину зовут Роза, это еще не означает, что у нее есть шипы…»

Жара все усиливалась, и тут зазвонил телефон. Теперь уже не вызывало сомнений, что этот день будет отмечен телефонными вторжениями.

– Да-а-а.

– Я уже четверть часа звоню тебе, а ты все треплешься.

Это был The First. Наверное, он звонил, когда я получал почту.

– Какого черта тебе сейчас от меня надо? По-моему, мы договаривались на понедельник. Или я не прав?

– Уже не надо. Забудь об этом деле.

– Что-о-о?

– Забудь, говорю. Эта информация меня больше не интересует.

– Ах, вот как! А вот меня пятьдесят кусков очень даже интересуют.

– Уверен, что ты еще не начал их отрабатывать.

– А вот и начал: я трачу на них умственную энергию. И потом, договор есть договор: ты должен мне бабки.

– Ладно, хватит с тебя и тех пятнадцати тысяч, которые ты получил авансом.

Я просто ушам своим не поверил. Надо было использовать возможность, чтобы выпотрошить его хорошенько.

– Пятнадцати тысяч у меня уже нет; мало того, я отказался от другого дела, рассчитывая, что в пятницу получу оставшиеся тридцать пять тысяч, так что попрошу объясниться.

– Ладно, не канючь. Заходи завтра, и я дам тебе остальное. Но забудь про это дело. Ты меня понял? Забудь.

Забавно: The First дарил мне пятьдесят штук за здорово живешь: без всяких споров, не торгуясь, не сволочась. Ему явно попалась какая-то крупная дичь, по крайней мере, на это намекала пылкость его слов. «Забудь!» – непривычное для него повелительное наклонение, «забудь!», это теперь я понимаю, что слова его выдавали тревогу, тогда же мне послышалось в них только нетерпение, которое вполне меня устраивало, чтобы подвести окончательную черту под разговором, прежде чем братец раскается, что пообещал мне деньги.

– Отлично, зайду завтра. Слушай, я сейчас занят… А если надумаешь позвонить еще раз, пожалуйста, не трезвонь так.

– Постой.

– Что еще?

– Папа… он сломал ногу.

– Ногу? Зачем?

Я не шутил, просто новость меня удивила. Мой папенька никогда ничего не делает без определенной цели.

– Несчастный случай. Какая-то машина стукнула его бампером. Он позвонил мне из больницы, и я к нему ездил. У мамы небольшая истерика. Она тебе не звонила?

– Нет… Это серьезно?

– Нет. Правда, ногу ему закатали в гипс до коленки. Придется проносить чуть больше месяца, но он сердится, потому что они думали на весь остаток лета переехать в Льяванерас в конце этой недели. Навести их и не откладывай, пожалуйста, оба немного нервничают.

The First впервые обращался ко мне с подобной просьбой, но по-настоящему странным, тревожным было это «пожалуйста». Возможно, несчастный случай с папенькой заставил его разнервничаться – кто знает, может, под костюмом от Лоренсо Барбукехо в моем братце еще оставалось что-то живое, – но в любом случае легкость, с какой он расставался с деньгами, была неслыханной.

Снова сняв трубку, я набрал номер штаб-квартиры семейства Миральес. Вполне возможно, это был приступ сыновней любви.

К телефону тут же подошла маменька, что тоже было, прямо скажем, необычно. По первым же словам я заметил, что испуг у нее уже прошел, но она еще не до конца пришла в себя. Исключительно для того, чтобы выказать хоть какое-то участие, я спросил, почему меня тут же не известили о случившемся.

– Слушай, Пабло Хосе, неужели ты думаешь, что после всего этого я еще могу хоть что-то соображать? Кроме того, я звонила, но тебя не было, а потом совсем закрутилась. Твой брат ездил за ним в больницу.

– Значит, папа дома? Он может подойти к телефону?

– Нет, не надо его трогать. Как приехал, так сразу же рухнул в постель. Мрачнее тучи. Надеюсь, ты заедешь его повидать…

Не знаю, почему я согласился, но все же:

– Ладно, я могу заскочить на минутку завтра утром. Мне все равно надо в контору к Себастьяну, вот и заеду по пути.

– Отлично, приезжай около часа – выпьем чего-нибудь перед обедом.

Значит, мне придется остаться на обед. Ладно… завтра будет видно.

Я скрутил еще косячок и подлил себе кофе, надеясь, что мне удастся снова сосредоточиться на почте, но не получилось. В конце концов, ничего страшного: папенька слегка покалечился, и The First проявил минутную слабость – ничего сверхвыдающегося; но, видно, так уж у меня устроены мозги, что если они не хотят на чем-то сосредоточиваться, то ничего тут не поделаешь. Я встал с кресла и снова подошел к окну. Дождь кончился; по радио передавали какую-то песенку группы «Последний кадр» – голос, придававший значительность любой чепухе, про какую бы он ни пел, и мне как-то даже немного взгрустнулось, когда я обвел взглядом гостиную – настоящее поле боя, простиравшееся передо мной. Я даже испугался, что из джунглей комнаты выскочит борсог и начнет кусать меня за икры. При этой мысли мне стало так плохо, что я уступил еще одной своей дурной буржуазной привычке и подумал, что наконец настал момент приняться за уборку. Начать я решил со спальни, напоминавшей эпицентр урагана, но, обнаружив под грудой грязных носков, копившейся возле кровати, старое приложение к «Эль Пайс», отвлекся, пытаясь вспомнить, за каким чертом принес его домой. Благодаря этому тонкому отвлекающему маневру желание убираться у меня тут же пропало, я оставил носки валяться там, где они валялись, а сам отправился на кухню в поисках чего-нибудь съестного. У меня просто слюнки текли при мысли о глазунье в кружевах поджаристого белка и о тарелке жареной картошки, густо политой майонезом. Недавно загруженный холодильник давал мне право надеяться на это и на многое другое.