Я не встретился с Зелчем. Он улетел в Рим на деловые переговоры то ли с Понти,
[145]
то ли с какой-то другой итальянской шишкой. И я удостоился чести лицезреть самого Большого Босса — главу агентства мистера Дитерлинга.
Дитерлинг был похож на упитанного вульгарного нациста, возможно, у него имелись и эсэсовские медали за убийство евреев во время Второй мировой. Он так долго скреб свою лысую башку, что я даже подумал, не чесотка ли у него.
Он почти не смотрел на меня. Он вернул мне сценарий, который уже не был чистым и аккуратным, каким я его принес, а выглядел так, будто его драли собаки. Он сказал, что сценарий очень интересный, но, по случайному совпадению, у них есть очень похожий и по нему сейчас снимается фильм.
Я никогда не забуду, даже если бы мне довелось прожить тысячу лет, ту наглую ухмылку, которая появилась у него на лице при этих словах.
Я был в бешенстве. Помню, появилась секретарша с охранником. По всей видимости, у Дитерлинга была кнопка вызова под столом. Я кричал, что он фашист, бесстыжий плагиатор, осквернитель могил. Я вопил, что засужу его, взорву его сраное агентство, убью его детей.
А он спокойно улыбался. И когда меня, скрутив, поволокли по коридору, он вежливо сказал мне: «Удачного дня».
Прежде чем выбросить меня на улицу, охранник посоветовал мне помалкивать, если я хочу работать в этом городе, потому что у мистера Дитерлинга связи со всеми агентствами и студийными боссами и ему достаточно пары звонков, чтобы создать мне такую репутацию, что я даже не смогу купить попкорн в кинотеатре.
Кстати, я обожаю попкорн и могу съесть целую тонну, но только собственного приготовления, подсоленный и жаренный на настоящем масле.
Вот такая история произошла с моим сценарием. Я обратился в гильдию сценаристов. Мне сказали, что я имею право подать в суд. Но хватит ли у меня денег, чтобы с ними судиться? Кроме того, Дитерлинг наверняка кое-что переделал в сценарии, видоизменил сюжетную линию и характеры героев. Через этот город проходят тысячи сценариев, и совпадения вполне возможны. Вероятнее всего, мне даже адвоката не удастся найти.
Спустя десять месяцев я увидел свой фильм. «Пейзаж любви». Возможно, вы его тоже видели. Действие они перенесли из Калифорнии в Нью-Мексико, героя сделали на десять лет старше и изменили его профессию. Внесли еще кое-какие косметические изменения, но все равно это было то, что написал я. Вслед за актерами я повторял реплики и диалоги, которые знал наизусть. Черт возьми, это же был мой текст! Зрители у меня за спиной начали возмущаться и требовать, чтобы я заткнулся, подошел билетер и попросил меня выйти. Я ушел, но отнюдь не так тихо и мирно, как им хотелось.
Разве с Микеланджело обращались подобным образом? Как с собакой, которую пинком выбрасывают вон.
Но мне было уже все равно. Годы уходили. Уходила жизнь. Мои силы искали приложения. Вы же понимаете, я не мог потратить пять, десять, пятнадцать лет на борьбу с этой системой, не мог плутать по бесконечным лабиринтам агентств и студий в поисках своего шанса, который, вероятно, уже никогда не выпадет на мою долю, потому что в этом треклятом городе распяли настоящий талант. Талант здесь ненавидят. Ничто так не пугает Голливуд, как оригинальность.
Мне необходимо было режиссировать. Кому-то необходим секс. Кому-то власть. Кто-то ищет Бога. Меня же распирало от неистовой энергии, словно я упал в стремительную реку и, чтобы не утонуть, должен был совладать с течением. Скажете, это звучит не слишком поэтично? Но что делать, именно так я чувствую. Если я… не выражу себя… не важно, каким способом… любым… я утону. Моя душа погрузится в пучину. Если у вас есть душа, вы меня поймете…
Щелчок.
— Проклятая птица… поранила мне руку…
Щелчок… магнитофон продолжил запись… Сколько времени прошло? Минута? Несколько часов? Недель?.. Разве машина это знает?
— Вам когда-нибудь приходилось кромсать сокола в печи для мусора? Ха-ха-ха-ха-ха! Поймите меня правильно, я люблю братьев наших меньших. Но я не хочу, чтобы отслужившее свое птица становилась у меня на пути. А эта тварь постоянно возвращалась ко мне.
Эй, Джо, похоже, в мусорном баке валяется дохлая птица. Должно быть, служили утренний молебен в День благодарения. Ха-ха. О господи! Это все мусор.
Верно, парень?!
Все! Стоп! СТОП!
13
Солнечный свет пробивался сквозь задернутые шторы. Сантомассимо сидел на ореховом стуле с позолоченной спинкой, инкрустированной бирюзой. Он смотрел на Кей. Простыня наполовину скрывала ее обнаженное тело. У нее был спокойный взгляд влюбленной женщины. На ее изящных губах играла нежная улыбка. Ему нравилось смотреть на нее. Он протянул руку и набросил простыню ей на плечо. Ее теплая рука тут же легла на его руку.
Сантомассимо часто приходилось видеть жертв жестоких нападений, они утрачивали чувство реальности и не были уверены даже в прочности земли, по которой ступали. С Кей произошло то же самое, и легкий след этой неуверенности не исчез до сих пор.
Сантомассимо сунул ноги в ботинки. На нем были белая рубашка и темно-серые брюки на кожаном плетеном ремне. Он направился на кухню приготовить Кей кофе. Поджарил тост, намазал его маслом и тонким слоем джема, привезенного из Прованса, затем положил его на китайское блюдце, украшенное изящным орнаментом из переплетенных побегов плюща. В высокий бокал налил апельсиновый сок.
Держа в руках поднос, он открыл носком ботинка дверь спальни.
Кей успела встать и надеть его темно-синий халат. Он оказался ей слишком велик и волочился по полу. Рукава она закатала и теперь была похожа в этом наряде на гнома из «Белоснежки».
— Доброе утро, Кей, — нежно сказал он.
— Доброе утро, милый.
Он снял повязки с ее исцарапанных рук, обработал раны антисептиком и перевязал их чистыми бинтами. Забавляясь, она строила ему пальцами смешные фигурки.
Они смеялись. Кей, одетая в его халат, проснувшаяся в его спальне, немного смущалась, еще не вполне освоившись в новой обстановке и в новой роли. Они обменялись взглядами, и Сантомассимо понял, что ее страх прошел.
— Давай позавтракаем на балконе, — предложила она.