— Что били, да. Но я не говорила, что била мать.
— Я записал ваши слова! Это было двадцать шестого июня. У меня с собой запись, смотрите, вот дата.
Я включил плеер:
— Странно, что вы так отзываетесь о преподобном Келлергане, мисс Хаттауэй. Я встречался с ним несколько дней назад, и он показался мне человеком скорее мягким.
— Он может производить такое впечатление. Во всяком случае, на людях. Вроде бы в Алабаме он творил чудеса, и его позвали на выручку, потому что приход Сент-Джеймс приходил в запустение. И действительно, не успел он его возглавить, как по воскресеньям в храме стало полно народу. Но в остальном… трудно сказать, что на самом деле творилось дома у Келлерганов.
— Что вы хотите сказать?
— Нолу били.
— Что?
— Да, ее жестоко избивали. Помню одну ужасную сцену, мистер Гольдман. В начале лета. Я тогда первый раз заметила синяки на теле Нолы. Мы пошли купаться на Гранд-Бич. Нола казалось грустной, я думала, из-за мальчика. Был один парень, Коди, старшеклассник, он за ней увивался. А потом она призналась, что дома к ней придираются, говорят, что она гадкая девочка. Я спросила почему, и она упомянула какой-то случай в Алабаме, но больше ничего рассказывать не захотела. А потом, на пляже, когда она разделась, я увидела у нее на груди страшные синяки и рубцы. Я тут же спросила, что это за ужас, и, представьте, она ответила: «Это мама, она меня в субботу побила, железной линейкой». Я, конечно, не поверила своим ушам, думала, что чего-то не поняла. Но она повторила: «Это правда. Это она мне говорит, что я гадкая девочка». У Нолы был такой расстроенный вид, что я не стала настаивать. После пляжа мы пошли к нам домой, и я намазала ей грудь бальзамом. Я сказала, что ей надо с кем-то поговорить о своей матери, например, с медсестрой в школе, миссис Сэндерс. Но Нола сказала, что больше не хочет говорить на эту тему.
— Вот! — воскликнул я, поставив плеер на паузу. — Вот видите, вы говорите о матери.
— Нет, — возразила Нэнси. — Я только удивилась, что Нола упомянула мать. Я просто хотела объяснить, что у Келлерганов творилось что-то странное. Я ни секунды не сомневалась, что вы знаете, что ее нет в живых.
— Но я же ничего не знал! То есть я знал, что мать умерла, но я думал, она умерла после того, как пропала дочь. Помню, Дэвид Келлерган, когда я к нему пришел в первый раз, даже показал мне фото жены. Я еще удивился, что он так любезно меня принял. Помню, я ему сказал что-то вроде: «А ваша жена?» А он ответил: «Давно умерла».
— Да, вот теперь, когда я послушала запись, я понимаю, что могла ввести вас в заблуждение. Это ужасное недоразумение, мистер Гольдман. Мне очень жаль.
Я снова включил плеер:
— …с медсестрой в школе, миссис Сэндерс. Но Нола сказала, что больше не хочет говорить на эту тему.
— А что произошло в Алабаме? — спросил я.
— Понятия не имею. Так никогда и не узнала. Нола мне не сказала.
— Это как-то связано с их отъездом?
— Не знаю. Мне бы очень хотелось вам помочь, но я правда не знаю.
— Это я виноват, мисс Хаттауэй, — произнес я. — Перескочил на Алабаму…
— Значит, если ее били, это был отец? — спросил Гэхаловуд.
Нэнси на секунду задумалась, как будто немного растерялась. Потом наконец ответила:
— Да. Или нет. Даже не знаю. Синяки у нее были. Когда я ее спрашивала, в чем дело, она говорила, что дома ее наказывают.
— За что наказывают?
— Она больше ничего не говорила. Но и не говорила, что это отец ее бьет. По сути, никто ничего не знает. Моя мать тоже однажды видела следы побоев, на пляже. И еще эта музыка оглушительная, которую он регулярно включал. Люди подозревали, что отец Келлерган лупит дочь, но никто не осмеливался ничего сказать. Все-таки он был наш пастор.
Выйдя из магазина после разговора с Нэнси Хаттауэй, мы с Гэхаловудом долго сидели на ближайшей лавочке и молчали. Я был в отчаянии.
— Долбаное недоразумение! — в конце концов воскликнул я. — Все из-за какого-то долбаного недоразумения! Ну как я мог так опростоволоситься?
Гэхаловуд попытался меня подбодрить:
— Спокойствие, писатель, не судите себя строго. Мы все оплошали. Слишком увлеклись расследованием и не заметили очевидного. Все мы задним умом крепки, с кем не бывает.
В эту минуту у него зазвонил телефон. Он ответил. Перезванивали из Главного управления полиции штата.
— Они выяснили, как звали того типа из мотеля, — шепнул он, слушая сообщение диспетчера.
На его лице вдруг отразилось изумление. Он отодвинул от уха телефон и сказал:
— Это был Дэвид Келлерган.
Из дома номер 245 по Террас-авеню по-прежнему неслась музыка: преподобный Келлерган был у себя.
— Обязательно надо выяснить, чего он хотел от Гарри, — сказал Гэхаловуд, выходя из машины. — Но Христом Богом молю, писатель, разговор буду вести я!
В ходе проверки у мотеля «Морской берег» дорожная полиция обнаружила в машине Дэвида Келлергана охотничье ружье. Но это их не встревожило: на оружие было разрешение. Он объяснил, что едет в тир и хотел остановиться купить себе кофе в ресторане мотеля. Полицейским не к чему было придраться, и они его отпустили.
— Выпотрошите его, сержант, — попросил я, пока мы шли по мощеной аллее к дому. — Очень хочется знать, что это за история с письмом… Ведь Келлерган меня заверял, что едва знаком с Гарри. Думаете, соврал?
— Вот это мы сейчас и выясним, писатель.
Думаю, отец Келлерган видел, что мы приехали, потому что мы еще не успели позвонить, как он открыл дверь. В руках он держал ружье. Он был вне себя, и, судя по виду, ему страстно хотелось меня пристрелить. «Вы измазали грязью память моей жены и дочери! — заорал он. — Говнюк! Последний сукин сын!» Гэхаловуд попытался его утихомирить, попросил убрать ружье и объяснил, что мы пришли как раз затем, чтобы понять, что же случилось с Нолой. На крики и шум сбежались любопытные, поглядеть, в чем дело. Вскоре дом был окружен кольцом зевак; Келлерган продолжал голосить, а Гэхаловуд делал мне знаки, предлагая медленно отступать назад. Под завывание сирен подъехали две патрульные машины полиции Авроры. Из одной из них вышел Тревис Доун, явно не горевший желанием меня видеть. Мне он сказал: «Думаешь, ты еще не совсем обосрал наш город, еще надо?» — потом спросил Гэхаловуда, по какой такой причине полиция штата является в Аврору без предупреждения. Я понимал, что времени у нас в обрез, и крикнул Дэвиду Келлергану:
— Ответьте: вы включали музыку фоном и старались от души, да?
Он опять вскинул ружье:
— Я никогда не поднимал на нее руку! Ее никогда никто не бил! Вы мразь, Гольдман! Я адвоката найму, я вас засужу!
— Ах так? Почему же до сих пор не засудили? А? Почему вы еще не в суде? Может, вам не хочется, чтобы копались в вашем прошлом? Что случилось в Алабаме?