Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 77

А как насчет милых сухих поцелуйчиков? Такие любящий дедушка запечатлевает на гладком белом лобике внучки, или плачущая мать — на щеках уезжающего сына, или Виттория Колонна — на своем распятии из твердого сухого дерева, где вырезан миниатюрный Христос, причем шипы тернового венца исполнены так отменно, что она иной раз в кровь расцарапывает себе губы, как же эта кровь солона и кисла, м-м-м-м-м, а ее отец тем временем откусывает головы крысам (это неправда, и это единственное ее прегрешение за день) и завывает в пыльной галерее, где его слуги в конце концов оставили его, и он там один, за исключением мальчишек-барабанщиков из Равенны, чья дробь пульсирует у него в черепе, и он топает как безумец по разбитым половицам… Следует ли продолжать? Кардинал Ceppa забрался в трущобы и возлежит на плоском, как блин, тюфяке вместе с немытой портовой девкой, которая или покрывает поцелуями его «рану», или сосет его «копье», или мажет ему лицо своими кислыми соками, или занимается чем-нибудь столь же банальным, в то время как внизу (эти события никак не связаны между собой) Асканио и его «подружка» вливают в глотки друг другу вино: из чашки, из кувшина, изо рта, из… А ближе к верховью реки, в малярийной сырости Борго, в кромешной сырости задней комнаты «Посоха паломника», лежа вместе на соломенном матрасе, купленном днем на площади Святого Петра, целуются Вольф и Вульф.

До этого, по пути из церкви, Вульф плакал, но теперь как-то повеселел и украдкой мастурбирует под рясой, надеясь, что Вольф не заметит. С одной стороны от него лежит Бернардо, чьи массивные очертания закрывают собой гораздо более худощавую фигуру Сальвестро, который время от времени легонько постанывает. С другой стороны лежит отец Йорг. В ночной тишине слабое позвякивание овечьих колокольчиков кажется очень громким, дзинь-дзинь-дзинь… это стадо перегоняют на пастбища Пинчо, дзинь-дзинь-дзинь, по переулкам Борго, через мост Святого Ангела, и тупые, неспособные ориентироваться овцы натыкаются одна на другую, беспорядочно продвигаясь вдоль виа Лата, причем перезвон их колокольчиков то громче, то слабее, — такой знакомый звук для неутомимых римских любовников, для всех, кто привык целоваться-миловаться ночь напролет, для жен, чьи мужья исходят во сне храпом или скрежещут зубами, для самых ранних из жаворонков и для самых стойких из сов, для всех, кто страдает бессонницей. Звук знакомый — узнаваемый, но не удостаиваемый внимания — и для дона Диего, который целует эфес своей сабли. Лежа на койке и глядя в бессонную тьму, он видит очертания врагов: огромную галерею клеветников, слащавых лжецов, двуличных чиновников, гладколицых симпатяг, норовящих вонзить тебе в спину кинжал… Дзинь-дзинь-дзинь… Вот и ушли.

«Если я для них чудовище, — думает он, воздевая саблю над первой из склоненных голов, — то почему бы мне всех их не поубивать?»

Лезвие подрагивает, и Диего воображает, как оно раздробило бы череп. Или раскромсало мягкую плоть лица. Да, но чьего? Разыгрывайся эта сцена наяву, кто стал бы первым? Кончик лезвия поглаживает двойной подбородок Рамона де Кардоны, и, медленно и послушно (чтобы Диего мог по-настоящему этим насладиться — ритуал был отшлифован благодаря множественным повторам), толстолицый вице-король Неаполя обращает взгляд на своего обидчика. Момент узнавания. Ужас. Превосходно, думает дон Диего.

«Простите меня, дон Диего!»

«Полковник Диего».

«Полковник Диего, простите меня за ту трусость под Равенной, когда я…»

Но дон Диего, оказавшись лицом к лицу с бывшим своим командиром, не в силах сдерживаться при звуке его голоса, даже воображаемом. Он делает выпад, и кончик сабли погружается в горло вице-короля, мгновенно обрывая его признание. Вдоль фаски сабли сбегает кровь. Вице-король издает булькающий звук и задыхается. Диего, лежа на своей койке, вздыхает. Терпение, говорит он себе. Попробуй снова. Он глядит в кишащую видениями тьму, и опять Рамон де Кардона подается вперед, обращая к нему свое жирное лицо.

«Простите меня, полковник Диего. Я трус. Я бросил своих людей под Равенной. Я предал вас под Прато, а потом…»

Диего знаком велит ему молчать и отрубает правую кисть. Вице-король взвывает, а затем находит в себе силы продолжить:

«Вместе с кардиналом Джованни Медичи, нашим нынешним Папой, я сплел заговор, чтобы возложить позор Прато на вас, хотя на самом деле повинны мы. Вас запятнала наша грязь, — тут Кардона обгаживается: дону Диего он теперь представляется голым, — моя и кардинала».

«Как? — настаивает Диего. — Как вы это сделали?»

Но Кардона только запинается и рыдает. Настоящий Кардона мог бы ответить, думает дон Диего, воображая его в разных ситуациях. Он начинает уставать от присутствия Кардоны на этих ночных представлениях и нетерпеливо требует к себе следующего свидетеля. Другое толстяк торопится занять место трупа. «Простите меня, полковник Диего, — начинает кардинал Джованни ди Медичи, глаза у которого выкачены от ужаса. — Я — подонок, я — предатель, я — лжец, я…»

«Как? Как вы это сделали?» — рявкает Диего. Медичи что-то невнятно бормочет. Ответа нет, одни омерзительные рыдания. Диего вонзает саблю ему в живот, затем резко отмахивает ею в сторону. «Скажи хотя бы зачем?» — орет он. Прелат в изумлении смотрит, как внутренности вываливаются у него из живота. Он пытается собрать их и впихнуть обратно. Диего перерезает ему горло. Какая скука. Кто там следующий?

Перед его мысленным взором предстает водоворот разодетых в пух и прах придворных льстецов. Они, болтая, проносятся мимо, и Диего вглядывается в их лица. Все они взаимозаменяемы, каждый — точное подобие другого. «Вот почему я его упустил», — думает Диего. Но тот, кого он ищет, вскоре появляется в поле его зрения, там, на самом краю этого блеющего стада, и вон там, в самом его центре, а затем в его хвосте, плавно передвигаясь среди остальных. «Эй ты! — приказывает он. — Подойди».

К нему выдвигается самоуверенный тип лет этак под сорок. Одет он как придворный, во французские шелка, рукава с прорезями, шляпа украшена страусовым пером. На боку, однако, тяжелая стальная шпага, а не бесполезная хрупкая рапира из тех, что предпочитают при дворе, да и в слегка самодовольной походке смутно угадывается что-то военное. Лицо его ничего не выдает, решительно ничего, и дон Диего помнит его именно таким, потому что когда тот впервые возник у него перед глазами, то он только это и увидел: лицо, просунувшееся внутрь палатки.

Это было вечером, когда они собрались в шатре Кардоны: он сам, вице-король и пять-шесть других командиров. Спор шел о поставках продовольствия — так же, как вечером накануне, так же, как и позавчерашним вечером. Они были на марше к Прато.

В армии, покинувшей Болонью двумя неделями раньше, насчитывалось почти десять тысяч бойцов. За неделю они израсходовали почти все припасы, а сундуки с болонскими дукатами находились теперь у поставщиков, которые раньше следовали за обозом, распродавая свое червивое мясо и прогорклый бекон, — теперь их след давно простыл. Лагерь разбили у верховий Савены. Накануне ночью небольшая деревушка была разграблена подчистую, прямо в присутствии сержантов, которые то ли были бессильны удержать своих людей, то ли даже поощряли их к этому. На следующий день произошло первое нападение на обоз, и, прежде чем разбить лагерь, пришлось повесить троих зачинщиков. Вплоть до Барберино ничего более не предвиделось, и даже там им, возможно, предстояло сражаться, прежде чем наполнить свои желудки. И все эти вопросы не были еще решены.