Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 125

Поблизости, казалось, никого не было. Он скользнул за край громадного занавеса, но лишь оказался перед еще одним точно таким же куском. Дальше был еще один. И еще. С толстых жердей, державшихся на шкивах, которые высоко вверху крепились к потолочным балкам, свисала парусина, полотнище за полотнищем, проложенные вспышками света. Серон принялся энергично пробираться через болтающиеся белые стены этого лабиринта, путаясь в складках, отыскивая проходы, попадая в тупики, борясь с парусиной то так, то этак. Ткань, казалось, никогда не кончится, она наматывалась сама на себя, норовя озадачить секретаря, соблазняла его просветами, которые вели к очередному полотнищу. Он вспотел и все сильнее раздражался, когда наконец оказался в просторной квадратной мастерской, такой же, как и та, что осталась позади, за исключением множества странных воротов, прикрепленных к стенам. Еще там были шкивы и канаты, и канаты эти взбегали вверх по стенам благодаря натяжению сложных блочных устройств, затем снова опускались, попадая в вороты, а потом выходили из них… Казалось, все это сходится там, где стоял он. Серон посмотрел себе под ноги. Он стоял на парусине. Одна из туфель сползла с ноги. Он нахмурился.

— Ты! Убери этой свой блядский тапок с паруса! А ну! А НУ, я сказала! ШЕВЕЛИСЬ!

Казалось, какая-то тетка требует от него удалиться. Очень неприглядная и с луженой глоткой. Она еще раз повторила то же требование, в несколько иных выражениях, потом — в третий раз, после чего Серон сдвинулся с полотнища, как бы откликнувшись. Была она толстой, грязной и краснолицей, с копной курчавых волос, которая моталась у нее на голове, словно безумная ободранная кукла. Она направилась прямо к нему. Через вырез платья он ясно различал соски, огромные и какие-то изжеванные.

— Я — дон Антонио Серон, — провозгласил он. — Хозяин «Санта-Лючии»…

— А вот и нет. Вы — дон Антонио Серон, владелец «Санта-Лючии».

— …и я ищу мастера по парусам, — проговорил он вкрадчиво.

— Опять неправильно. Вы ищете мастерицу по парусам, а это я. И прежде чем вы начнете мне вкручивать о том, о чем, как я знаю, вы собираетесь мне вкручивать, а именно, что вам требуется полный набор парусов для этой посудины ко вчерашнему дню, позвольте мне, дон Антонио Как-вас-там, сказать вам кое-что о парусных мастерских. Парусные мастерские вовсе не «безмятежны», они не «воздушны», это вам не «гавани спокойствия» в «суматохе доков». В них работают. Парусину здесь режут ножницами и ножами, а ножницы и ножи — они острые. Ее протыкают шильями, а они тоже острые. Парусину разворачивают под натяжением, и это — это опасно…

Ей очень нравилось подчеркивать слова или, может быть, просто орать. Серон пребывал в нерешительности.

— Например, вы любуетесь своей дурацкой сияющей физиономией, отраженной в этих вот дурацких сияющих башмаках, а я случайно вышибу клин вот в этой лебедке, и эти веревки ослабят свое натяжение, тогда случится вот что.

Она ударила локтем, что-то пронеслось по полу, и с внезапным оглушительным грохотом лебедка закрутилась, а Серон шлепнулся на спину. Пятьсот квадратных футов парусины, ухваченные за четыре угла, с уханьем отскочили от пола и пулей устремились к потолку. Ткань повисла, как гигантский мешок, собранный по краям, мягко покачиваясь в шести футах над полом. Мастерица по парусам поглядела на него сверху вниз.

— Стояли бы вы на этом холсте — пришлось бы вам ползти на рынок за новой парой ног, — сказала она. — Ну а теперь, дон Антонио Идиот-Серон, что я могу для вас сделать?

Предложение ей не понравилось. Она нахмурилась и попыталась отговорить испанца. Вернувшимся после обеда работникам оно тоже не понравилось — те мрачно трясли головами.

— Разорвутся при первом же порыве ветра, — возражала она. — Вам придется плыть на мешке с бельем для стирки.

Они отступили назад, разглядывая кипу бурой ткани, некогда бывшей парусами «Санта-Лючии».

— Я купила их у начальника гавани за три скудо. Стоят же они около двух, если их использовать как мешки для муки. Но как паруса…

— Я заплачу вдесятеро, — сказал Серон.

Женщина медленно присвистнула.

— Альфредо об этом знает?

— Капитан Альфредо живет благодаря моему милосердию, к тому же на моем корабле.

Она покачала головой.

— А вы ведь и впрямь мерзкий тип, согласны? — сказала она без обиняков.

Он отсчитал деньги.

Дорожная пыль, отбросы пристаней, корабельная вонь — а теперь еще и оскорбления. Серон колесит между городом и портом — изматывающие поездки то ночью, то ни свет ни заря, головоломные схемы поставок; он наблюдает, как под солнцем позднего лета вторично расцветает мимоза, и исходит пóтом под этим солнцем. Все идет как надо, и это беспокоит его. У него есть корабль. У него есть Якопо. У него есть Диего — или же у Диего есть он; это одно и то же. У него есть «искатели приключений». И только отсутствие любопытства у Вича подпитывает его разросшуюся паранойю. Под ногами готовый откинуться люк, шею обвивает петля. Почему Вич не задает неловких вопросов? У Серона готовы ответы на каждый из них: бюджетные ограничения, драконовское расписание, природа самого проекта… Двумя днями позже он возвращается в Рим и снова принимается крутить все те же жернова, потому что оно, это дело со зверем, никогда не окончится. Бернардо, сидящий напротив него в «Сломанном колесе», подбирается к завершению своего отчета.

— …а утром от нее простыл и след. Она просто убежала, бросив нас там. Так что мы принялись выбираться. За нами еще высылали дозоры, мы их видели. Во всяком случае, их видел Сальвестро. Нам приходилось прятаться. Одолели большой путь…

Бернардо помотал головой. Сидя напротив него, Серон клял себя в двадцать восьмой раз. О чем он думал? Как вообще мог он вообразить, что если будет потакать этому дебилу, то тем самым сумеет скоротать время, прежде чем вернется другой дебил, которому черт его знает за каким дурацким делом приспичило удрать из таверны? Великан бубнил, повторялся, путался, зевал — и все говорил и говорил…

— Вам не стоит беспокоиться, — заверил он Бернардо. — Я более чем уверен, что все те неприятности для вас теперь миновали, и этот, этот полковник, как бишь его?

— Диего.

— Диего, да. Что ж, даже если он и в Риме, то не посмеет причинить вреда людям, находящимся на службе у испанской короны. И уж во всяком случае, не таким выдающимся, как вы; нет-нет, это невероятно, это совершенно немыслимо…

— В общем, — продолжил Бернардо, — мы проделали большой путь. К тому же мы еще и скрывались. От полковника. Так что когда Сальвестро просто… — он приумолк, подыскивая подходящее слово, — просто ушел, ну, я и подумал: «Это полковник». Он здесь, в Риме…

Полковник — вот кого он боялся. И многого другого тоже, теперь, когда его покинули, когда он остался один. Много было разных событий и вещей, о которых ему приходилось помалкивать. Он не был тупицей. Он знал, что он не тупица, но многое шло не так, как надо, причиняло беспокойство, и тогда он утрачивал над собой контроль или же настолько боялся утратить над собой контроль, что было так же плохо. Он должен был помалкивать, но обнаружил, что не говорить об этих вещах трудно. Вопросы дона Антонио… Что остается делать, если ты должен о чем-то помалкивать, а тебя об этом как раз и спрашивают? Что тогда делать? Собаки и камни. Всегда либо одно, либо другое.