Это была я, думала она наедине с собой во тьме своей комнаты. Маленькая рыбка боролась с тяжестью лесы, бросаясь вперед и чувствуя, что ее тянет назад, изо всех сил устремляясь к темным водам, где дно было глубже и где ее поджидали большие рыбины. О чем она думала, когда вокруг нее смыкались челюсти? О чем думала, когда челюсти снова открывались и она обнаруживала, что жива? Большие рыбы собирались сейчас вокруг нее. Из спальни внизу донесся символический протест Фьяметты: хриплое «пусть он подождет»… Вич направился к двери. Она слышала голос другого, приветствия в прихожей, скрип кухонной двери. Натянув на себя ночную рубашку, она припала лицом к щели в половицах.
Фьяметта, исходя потом, разметалась на смятой постели. Скатившись с нее, она достала ночной горшок, присела на корточки и долго мочилась. Эусебия видела, как ее госпожа вылила остатки вина из кувшина в бокал и осушила его единым глотком. На простынях видна была кровь, но чья именно, она не знала. В звуках, сопровождавших их любовные игры, было не больше неистовства, чем обычно. Утром она застирает эти пятна. Виолетте придется встретиться с виноторговцем. Фьяметта пристрастилась к крепкому вину, которым тешилась в отсутствие Вича. Бокал-другой ближе к вечеру за последние недели превратился в бутылку и даже больше. Фьяметта жаловалась на странные боли и недомогания и под конец приказывала часами массировать ей плечи и ноги, пока не впадала в ступор. Тогда она спала, хоть и плохо, а когда наутро просыпалась, от нее разило вином, распухшее лицо было покрыто пятнами. Сейчас она снова повалилась на спину среди подушек и простыней, тихонько ворча в пьяном унынии, и вскоре захрапела. Эусебия неслышно поднялась с пола и прокралась вниз по лестнице.
— …чудесный, по-видимому.
Это был голос Вича. Она припала к замочной скважине.
— Если потакать его прихотям, он проведет там весь остаток лета. Кто бы мог подумать, что наш Папа — такой заядлый охотник? — отозвался другой.
— Он добывает только кроликов — охотится и то на французский манер. На день слег в постель после поездки, а ведь до Ла-Мальяны всего лишь день пути по хорошей дороге.
— Возможно, он болен.
После этих слов оба приумолкли.
— Болен или нет, а в Остии он будет. Ему надо увидеть отбытие корабля и показать всем, что он при этом присутствует, — непреклонным тоном заявил Вич.
Его гость пробормотал что-то в знак согласия. Перед обоими стояло по бокалу вина. Пригубив свой, он сказал:
— Из Айямонте я уже больше месяца не получал никаких вестей.
— Я тоже, — заметил Вич, поднимая бокал.
— Последняя моя депеша была от Фернана де Переша. Там говорилось только о затруднениях и задержках…
— Это их затруднения. Их задержки, — возразил Вич. — Мой любезный секретарь говорит, что наше судно будет готово к отплытию через три недели. У него есть команда, есть капитан и еще двое, которые премило помашут его святейшеству с палубы и смогут, по словам дона Антонио, правильно держать лоцию и даже что-нибудь в ней прочертить…
— А что насчет самого зверя?
— Насчет зверя? Им нужно только знать, что зверь нужен Папе, — тогда, как добрые христиане, они его добудут и доставят.
Стоя на коленях за дверью, Эусебия думала о больших рыбинах. ждущих в темной воде, о себе, плывущей прямо им в пасти. Как просто было бы встать, открыть дверь и нахально войти в пределы их изумления, которое непременно заставит их разинуть рты… Заглатывайте, и я потяну вас вместе с собой к берегу… Парень внезапно дернулся. Удилище опять согнулось. И согнулось еще сильнее, туго натянув лесу. Парень глянул на нее, ухмылкой скрывая свою озадаченность. Крючок зацепился за корягу. Он сгибал удилище под разными углами, пытаясь высвободить лесу. Она улыбнулась в ответ, но из-за того, что ее колени были подтянуты так близко ко рту, он не мог этого видеть. Сидеть на мягкой черной земле было одно удовольствие.
Да, думала она, большие рыбы заглатывают тебя, когда им заблагорассудится. А потом их вытаскивают на берег. Вич подражал язвительным интонациям своего секретаря, который думал, что оставил своего хозяина в дураках.
— Особая прелесть всего этого дела в том, что я наконец разберусь с доном Антонио Сероном, — говорил он.
Она почувствовала, как натянулась леска, задергался крючок, напряглась рука, подобно огромному коричневому мускулу самой реки, и вместе с добычей потянула ее обратно в Нри…
В конце концов парень сдался и вброд пошел через заводь, ведя рукой вдоль лесы, но глядя только на нее и приближаясь к ней через воду. Она не шелохнулась, думая лишь о том, что кожа у него будет влажной и прохладной. Отыскав крючок, он прищурился. Она смотрела, как стекает по его телу вода, когда он распрямился, и тоже поднялась, думая, что здесь-то он ее и поимеет, на мягкой земле, которую она отряхивала сейчас со своих ног. Испуга не было. Она видела, как занимались этим двое ее братьев. Но когда она подняла взгляд, все изменилось.
Парень уставился на ее лицо — не в глаза, ловившие его взгляд, не на рот, которым ей так хотелось к нему прижаться, но на щеки, на аккуратные шрамы, шедшие по ним сверху вниз. Она шагнула вперед, но он уже опустил голову. Мелко кланяясь, он пятился от нее через заводь. Он был испуган. Добравшись до дальней стороны, он поднял свое удилище, вытащил из воды садок с рыбой, повернулся и пустился бежать, мелькая между деревьями.
Где-то наверху скрипнул пол. Она приподняла голову. Это Фьяметта перевернулась на другой бок, подумала она. Они с Намоке пробыли в Атани еще три дня, но того парня она больше не видела. Но той ночью явилось его чи и под кроватью занималось любовью с ее собственным. Закрывая глаза, она чувствовала, что его рука прикасается к ее щеке.
— А как поступить с Вентуро? — долетел через дверь голос Вича.
— Предоставьте его нам, — ответил другой.
Корабль, зверь, эти неуклюжие люди со своими неуклюжими замыслами. Она была маленькой серебристой рыбкой и девчонкой, видевшей ту маленькую серебристую рыбку, которая была ее будущим.
Она закрыла глаза.
И ощутила на своей щеке чью-то руку.
Когда Фария с ним распрощался, Вич поднялся к Фьяметте и снова ее поимел. Та ничего не соображала и принялась сопротивляться, когда он начал ее расталкивать. Ухватив ее за лодыжки, свою любовницу, которая перекатывалась и колыхалась под ним, посол быстро вошел в нее. Фьяметта чуть ли не сочилась прокисшим вином, а когда на рассвете следующего утра Вич проснулся, воздух в комнате был несвежим из-за перегара. Его давно уже начали раздражать ее глупые советы, подаваемые заносчивым тоном. Он не нуждался в ее указаниях насчет того, как ему себя вести в качестве представителя Фернандо в Риме. Простыни были перемазаны ее румянами. Любовница вызывала у него отвращение.
Но одновременно и притягивала. Толстые складки плоти окутывали его. Вич зарылся лицом между грудей. Иногда, покрываясь потом и дергаясь у нее между бедер, он чувствовал себя так, словно тонул в ванне, наполненной размягченным жиром. В темноте ее руки представлялись мягкими валиками человеческого мяса с фарфоровыми ногтями на концах. Он содрогнулся и уткнулся ртом ей в шею, чтобы удержаться от крика в миг наиострейшего удовольствия. Фьяметта же сообщала о своем наслаждении протяжными вздохами, которые прерывались негромкими стонами и рычанием. На ресницах у нее застыли капельки выделений. Крошечный пузырек слюны надулся и лопнул в углу рта. Она протекает, думал Вич, одеваясь. Небо на востоке покрылось линялыми желтыми пятнами, предвещая очередной знойный день. Посол мягко прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить женщину.