Ему потребовалось около получаса, чтобы добраться до заднего входа в дом Фьяметты. Ставни были закрыты, свет нигде не пробивался. Теперь в голове у него прояснилось. Может, Вичу все же не грозит опасность.
Земля позади дома шла под уклон, и стена была выше, но к выпуклой каменной кладке прижимался ступенчатый контрфорс. Он начал взбираться, нащупывая трещины в крошащемся растворе. Дважды у него оскальзывались ноги, причем во второй раз он не упал только благодаря тому, что сунул руку в щель и цеплялся, пока нога снова не обрела опору. Грубый камень до крови ободрал ему суставы пальцев. Соберись, велел он себе. Рим его размягчил.
На крыше каждая черепичина удерживалась при помощи маленьких свинцовых полосок. Оглянувшись на ночное небо, он убедился, что луны нет и его силуэт не высветится. Глядя поверх щипца, он видел двор и на нем — дровяной сарай, обшарпанную конюшню, колодец. Дальше следовала стена, загораживающая улицу, в стене имелись запертые на засов ворота. Диего различил очертания большой лошади, но масть ее отсюда определить было невозможно. На улице он узнал ее с первого взгляда. Эта лошадь принадлежала его собственному двойнику из портингальского посольства. Человек, которого он не видел, но знал, что он там, был доном Эрнандо, состоявшим при Фарии.
Он начал отгибать свинцовые полоски и поднимать черепичины. У Фьяметты служили стряпуха, человек для тяжелых работ, молодая судомойка и девчонка-мавританка. В доме ночевали только две последних. Он уложил вынутые черепичины на парапет крыши и заглянул в образовавшуюся дыру. Внизу все было сплошь залито тьмой. Он просунул туда ноги, повис на руках и спрыгнул.
Последствия сражения уносят больше жизней, нежели оно само. Во время боя люди подчиняются его ходу, на счастье ли или на горе, но когда он оказывается либо выигранным, либо проигранным, ряды ломаются, войска дробятся, люди разбредаются сквозь пушечные дым, словно привидения. При этом некоторые, теряя голову, бросаются бежать по открытой местности, выкрикивая имена погибших товарищей. Под битвой простирается пустота неизвестности, и люди без конца в нее падают… Диего упал на какой-нибудь фут, и его ноги коснулись пола. Бесшумно приземлившись, он присел на корточки, чувствуя, как подергиваются натянутые нервы.
Своим людям, и необстрелянным, и ветеранам, он говорил, что в таких случаях надо сидеть тихо, если передвигаться — то медленно, ползать вдоль окопов, прятаться и наблюдать. «Если вы не знаете, где находитесь, зачем вам двигаться? — кричал он, бывало, на них. — Куда? Вот это — сражение, — он задирал правую руку, — а вот — то, что после», — он хлопал себя по лбу. Временно ослепнув, он ждал, пока глаза не приспособятся к окружающей тьме. Кровать. Пустая. Стул. В углу, кажется, несколько сундуков, поставленных один на другой. Дверь.
Он понял, что сумел различить эти предметы благодаря слабому освещению. В одном из концов спальни половицы расщеплялись полосками желтоватого света. Он осторожно опустился, чтобы приблизить глаза к самой широкой щели. Комната внизу тоже была спальней. По каждую сторону кровати с пологом на четырех столбиках стояло по свече. Видны были две огромные мясистые ноги. Ноги Фьяметты. Никаких следов Вича. А кровать здесь была пуста, и это означало, что тот, кто на ней спит, где-то в доме. Сохранило ли постельное белье тепло его тела? Не забывай, что снаружи — Эрнандо, сказал он себе.
Поднявшись, он открыл дверь и носком ноги нащупал первую ступеньку. Он был настолько сосредоточен на беззвучности своих шагов, что услышал голоса, лишь когда достиг площадки piano nobile. Они доносились снизу и стали более отчетливыми, когда он одолел второй пролет. Мужские голоса, свободный разговор без всякой боязни быть подслушанными. Один из голосов принадлежал Вичу. Другой? Другой тоже был ему знаком, и, сойдя с последней деревянной ступеньки на каменный пол прихожей, Диего сможет сказать, кто это. Однако он застыл на месте. Тайна пустой кровати раскрылась перед ним в виде силуэта припавшей к двери девчонки, но испугала его не она. Присутствие Эрнандо у ворот стало вдруг понятным, самоочевидным.
— А как поступить с Вентуро? — долетел до него через дверь голос Вича.
— Предоставьте его нам, — ответил другой голос, который Диего теперь опознал. Голос принадлежал Фарии.
Однажды она увидела свое будущее в речной заводи. Вдоль берега стояла роща толстоствольных деревьев ироко, цеплявшихся за рыхлую глину корнями, которые высовывались из земли, словно шишковатые локти. Река, проложившая было себе путь среди них, дальше поворачивала обратно, и небольшой каскад воды, переливавшийся поверх ряда скал, падал в длинную спокойную протоку. Под высокими кронами деревьев было тенисто и прохладно. Ударяясь о поверхность реки, солнечный свет был резким и ярким, сплошное нескончаемое сияние. Здесь он пробивался через темную лоснящуюся листву в сотне футов у нее над головой и столбами упирался в подлесок. Босые ступни холодила земля, набивавшаяся между пальцами ног.
Какой-то парень удил рыбу. Он стоял почти неподвижно, только рука его двигалась по тщательно рассчитанной дуге, когда он водил длинным удилищем над гладкой водной поверхностью. Парень был на другой стороне заводи, немного ниже ее. Подняв голову, он заметил, что девушка за ним наблюдает, и улыбнулся. Зубы его вспыхнули ослепительной белизной. Через подлесок пробралась цапля, но подойти ближе не осмелилась. Она опустилась на землю, прижав ноги к груди так, что поверх колен видны были только ее глаза, и стала смотреть, как парень удит рыбу. Руки у него были прекрасной формы, движения же — спокойны и изящны. С тех пор как она стала женщиной, уже дважды наступала пора дождей, но никто из парней в ее родной деревне к ней не притрагивался.
Время от времени из каноэ, стоявшего на Реке, до нее долетали мужские голоса. Эти люди были из Атани, деревни, находившейся в полумиле или около того вверх по течению. Намоке, брат ее отца, сейчас разговаривал там со старейшинами о собранном в Атани ямсе. Ямс там был не больше авокадо, этакая сморщенная мелочь. Намоке считал, что земля на участках, отведенных под ямс, испортилась из-за ссор местных жителей, и прибыл туда, чтобы снять порчу и швырнуть ее в Реку. Она помогла ему закрепить головной убор, и Намоке завел разговор, который продолжался до сих пор. Она потихоньку оттуда ушла, потому что люди из Атани, казалось, только скулили, а Намоке, казалось, только кивал, очень медленно и очень важно. От Атани до Нри было два дня пути. Этого парня она никогда раньше не видела. Сейчас, зная, что она за ним наблюдает, он смущался. Его движения сделались напряженными.
Удилище дернулось. Парень подсек. Удилище согнулось и задрожало. Он медленно потянул руку назад, заводя ее себе за ухо; леска при этом выбиралась из спокойной заводи, роняя мелкие бусинки капель. Крупная коричневая рыба разорвала водную гладь. Парень не спеша подвел ее к себе, растопырив руки, ухватил ее, нашарил во рту у рыбы крючок и вытащил. Она увидела, что на крючке все еще оставалась крохотная серебристая рыбка-наживка, которая извивалась и поблескивала. Парень не стал пользоваться удилищем, чтобы забросить наживку снова, но осторожно опустил маленькую рыбешку в воду и проследил, как она плывет к середине заводи, таща за собой леску. В лесу пахло землей и папоротниками. Она крепко обхватила колени руками, так что ноги прижались к грудям. Парень тем же манером поймал еще двух рыбин, оба раза извлекая наживку живой и предоставляя ей опять вытягивать леску.