Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 101

— Почему? — спросил Сальвестро.

— Действительно, почему? — отозвался Пьерино. — Это секрет…

— Стало быть, Слон и Секрет — старинные враги, — предположил Бернардо; когда он заговаривал, наблюдатели, собиравшиеся вокруг их стола, прислушивались внимательнее. — Очень даже просто. Это как христиане и турки, кошки и собаки, французы и… э-э…

— Все остальные? — подсказал Лукулло.

— Да, — согласился Бернардо. — Секрет — это как Все Остальные.

— А Все Остальные — это как Секрет?

Все остальные кивнули.

Поначалу, когда разговоры об этом самом свежем испано-лузитанском раздоре вздымались и опадали, до основания потрясая косное внимание Рима, «Сломанное колесо» сохраняло высокомерное пренебрежение и еле осознаваемое безразличие, проистекавшие как из подлинной неосведомленности, так и из упорного нежелания завсегдатаев знать, о чем судачат в городе. Освещение таверны наводит на мысль о борделе, о «пяти минутах до полуночи»: тускло-горчичный на фоне оттенков красного цвета разновидности «пламя-наблюдаемое-сквозь-бокал-с-дешевым-вином». Кому нужна дипломатия при столь возвышенной безучастности? Такая линия выдерживалась три недели, но только что получивший имя Секрет разделался с ней за три минуты, пробившись рогом сквозь стену и заставив выпивох «Сломанного колеса» неразборчиво трепаться о его немыслимой анатомии. Наречие таверны тут же обогатилось словом «непарнопалый», а Сальвестро и Бернардо обнаружили, что они назначены местными экспертами по причудливым животным. Звание искателей приключений прилепилось к ним крепко-накрепко.

— Но мне вот что хочется узнать, — продолжил Пьерино. — Если наш Папа так страстно любит своего слона, зачем ему надобен самый лютый его враг, этот… Секрет?

— Папам надобно все, чего они не могут получить, — прозвучал чей-то голос из задних рядов тех, кто собрался возле стола; все поглядели на говорившего: его черты странным образом были собраны в центре лица, отчего голова выглядела обманчиво распухшей. — Обычно это доходы герцогства Модены. Я был переписчиком Папского престола при Юлии. Он хотел построить самую огромную церковь во всем христианском мире за три с половиной сольдо…

— Это похоже на правду, — сказал Сальвестро и хотел было развить эту мысль, но его перебил еще чей-то голос.

— Лучше бы спросить, почему испанцы или портингальцы так рвутся раздобыть для него этого зверя. — Это произнес рослый мужчина с высоким блестящим лбом; соседи воззрились на него со сдержанным возмущением; что это за долговязый выскочка рвется давать непрошеные советы выдающимся искателям приключений? — И еще — где они собираются его раздобыть?

Несколько наиболее воинственных слушателей стали ворчать: «Заткнись», «Думай, что говорить, ты, орясина», — но Сальвестро поднял руку, чтобы их успокоить.

— Оба вопроса более чем уместны. Мне и самому еще только предстоит увидеть такого зверя, когда ими станут торговать на Навоне. — В самом деле, где? И — зачем? — Он немного поразмыслил над этими вопросами. — Бернардо?

Бернардо все это время мудро кивал. Теперь он поднял взгляд и вздрогнул, обнаружив, что глаза всех присутствовавших устремлены на него. Через стол на него ожидающе взирали Лукулло и Пьерино.

— Все верно, — сказал он. — В общем, не здесь. Стало быть, где-нибудь еще. Когда я думаю, где можно найти такого зверя, то не имею в виду какое-то определенное место. Я бы начал с того, что отправился бы куда-нибудь, где еще не был, чтобы посмотреть, не там ли он. Если бы его там не оказалось, то отправился бы куда-нибудь еще, как, э-э…

Он запнулся.

— Боже всемогущий, да этот человек — просто чудо! — воскликнул тогда Лукулло, и вся толпа, почувствовавшая, возможно, первые шевеления скептицизма при ответе Бернардо, мгновенно развернулась кругом. Дальнейшим словам Лукулло внимали с теплым согласием. — «Где», «зачем»? Чушь собачья! Бернардо сразу обращается к самой сути. «Как» — вот что важно, говорит он. Вот вам по-настоящему независимое мышление!

— Именно! — воскликнул Бернардо, решив присоединиться к единогласному хору. Среди лучащихся одобрением, кивающих слушателей он поискал того, кто задавал вопросы, но долговязый исчез.

Глядя на те же сияющие, дружелюбные, полные обожания физиономии, Сальвестро думает: «Надо было давным-давно прийти в Рим». Потом, наступая этой мысли на пятки, является следующая, как и вчера, и позавчера: «Надо было бежать отсюда в первый же день». Потому что здесь по-прежнему находится полковник. Где-то в том же самом городе, что так любовно прижал его к своей груди, поджидает полковник. Добро пожаловать в Рим… Они пробыли здесь двадцать пять дней. Это лицо появлялось перед ним, как только он просыпался во тьме кромешной, и не исчезало, пока он не поднимался, не перебирался через тела спящих монахов и не ополаскивал лицо водой из колодца во дворе. Двадцать пять таких мыслей и, соответственно, двадцать пять неудачных попыток прочно их уловить — когда он возвращался, чтобы поднять Бернардо, полковник начинал исчезать из его сознания. Тогда и только тогда могли начинаться их дни в Риме.

Поначалу они пристраивались к сменяющим друг друга отрядам паломников, маршруты которых петляли между римских церквей. Рано по утрам огромные толпы, распевая гимны, собирались на площади Святого Петра, откуда группами по тридцать-сорок человек отправлялись к первому из мест поклонения. По большей части они спешили к лодочникам у моста Святого Ангела или шли вдоль берега Санта-Сабины, где покидали бечевник, сворачивая к воротам Сан-Паоло, чтобы, миновав Цестиеву пирамиду, вступить на пыльную Дорогу к церкви Сан-Паоло-Фуори-ле-Мура. Другие, однако же, пренебрегали этой самой удаленной из римских церквей и начинали непосредственно с Латерана, добраться до которого можно было за двадцать минут: неспешный переход через мост и прогулка среди руин вместо часового форсированного марша по Остийской дороге. Сальвестро с Бернардо тоже предпочитали Латеран и в течение четырех дней посетили его столько же раз.

Вскарабкавшись по Святой лестнице и спустившись с нее, паломники семенили к приземистым башням ворот Азинара, чтобы оттуда отправиться к церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме. Сальвестро и Бернардо тащились вместе со всеми, задерживаясь, чтобы разглядеть изображения рыб, вырезанные на внутренней стороне новенькой чаши для святой воды. Затем вместе с несколькими молельщиками они снова устремлялись в путь, поднимались на приземистый холм и через ворота Маджоре добирались до церкви Сан-Лоренцо, одиноко стоявшей на труднопроходимом выгоне и соединявшейся с городом лишь муравьиной колонной молельщиков, устало тащивших к ней свои посохи, кресты, а порой и друг друга, ибо у самых ворот стояла шумная таверна. Предстояло обойти вокруг монастыря, и затем наставал черед церкви Санта-Мария-Маджоре. Шаг паломников к этому времени замедлялся, и полчища оборванных торгашей, следовавших за ними и готовых продать все, от птичек в клетках до воды, наконец оживлялись, поскольку бредущие искали любого предлога, чтобы дать отдых ногам.

По выходе на Авентинскую дорогу город оставался слева, а справа жилища и надворные постройки вскоре сильно редели, и за ними не было ничего, кроме полей, немногочисленных садов и причудливых развалин. Вдоль этой дороги паломники растягивались, и самые медлительные или изнуренные, выдумывая ту или иную отговорку, забирали все левее и снова исчезали в городе. Длинный пологий склон вел к церкви, до которой пилигримы обычно добирались, громко крича и театрально махая посохом, так, словно взошли на Альпы, а не на приземистый бугор Эсквилина. Этим восхождением пользовались как предлогом для того, чтобы передавать по кругу мехи с вином, хлопать друг друга по спинам или возносить причудливые молитвы за то, что им удалось выжить. Однако гимнов теперь не распевали, и Сальвестро был рад хотя бы этому. На вершине холма стояла церковь Санта-Мария-Маджоре.