Виктор подошел к пианино и начал играть. Отец Торна запел, но эффектное начало было смазано, когда он практически сразу забыл слова и стал отчаянно переигрывать, потом сказал: «Завязывай!», потому что посчитал это пустой тратой времени. Затем они перешли на свой жаргон…
— Тебе известно, что на разработку «Виагры» тратится больше средств, чем на борьбу с болезнью Альцгеймера?
— Это ужасно, — заметил Виктор.
— Ты мне это говоришь! У меня член постоянно стоит, а я не могу вспомнить, что с ним нужно делать!
И дальше в таком же роде. Все обычные шутки, которые сыплются без перерыва одна за другой; Виктор в роли простачка радостно подыгрывает своему старинному другу. Всякая чепуха из уст отца Торна о том, что болезнь Альцгеймера не так уж и плоха: по крайней мере, ему не приходится смотреть повторы программ по телевидению, он может сам спрятать свои же пасхальные яйца и всегда встречает новых друзей.
— Пока ты не забываешь и своих старых, — заметил Виктор.
— Ну, еще бы! — Мгновение. Взгляд. — А ты кто такой?
Торн наслаждался каждой минутой этого представления, с радостью видя, как счастлив его отец. Торн забыл о времени и работе, которая его ждет, пока эти проявления провалов памяти, которые он так всегда опасался увидеть, трансформировались в нечто комичное. Пока его отец не сводил с него своих сияющих глаз, выражающих притворное недоумение.
Торн засмеялся и зааплодировал еще одной безнадежно устаревшей импровизации. Звук его аплодисментов замер, как по сигналу, когда его отец повернулся к Виктору и громким шепотом уголком рта произнес:
— Я их убиваю.
— Ты горишь, Джим.
— Ты чертовски прав! Горю!
Торн засвистел, когда старик повернулся и взору зрителей предстало искусно вышитое цветное пламя на спине его пиджака. Он затопал ногами, когда Джим Торн начал танцевать, двигая бедрами и вращая плечами, отчего казалось, что пламя медленно ползет вверх по его спине.
— Папа…
Его отец обернулся и посмотрел на сына:
— Не паникуй, сынок! Все совсем не так, как кажется.
Но внезапно Торн понял, что языки пламени настоящие, что они прожигают синтетический костюм отца и сжирают находящуюся под ним плоть.
Он мог явственно ощутить, насколько реален этот запах.
Он потянулся, чтобы нажать большую красную кнопку, расположенную возле его стула, и тут зазвонил звонок. Оглушительно громко, но звук стихал — совсем как его аплодисменты — каждый раз, когда говорил его отец.
— Это настолько грубо!
— Что именно? — спросил Виктор.
Торн закрыл уши ладонями. Он не слышал, как кричал отцу, чтобы тот заткнулся и убирался отсюда, умолял Виктора о помощи.
— Чертовски смешно звучащий фургончик с мороженым, — ответил Джим Торн.
— Это пожарная тревога, ты, старый тупица!
— Не стоит делать поспешных выводов.
— Нам нужно сейчас же уходить. Это пожарная тревога!
Улыбку отца Торн видел сквозь венец языков пламени. Несмотря на болтовню, было слышно, что его голос надтреснул, что потрескивают горящие волосы.
— Пожарная тревога, Том? Ты уверен?
Торн поднял голову и потянулся к телефону, отгоняя череду бесконечных видений, которые повисли между ним и крышкой стола.
— Ты спал?
— Нет…
— Из тебя плохой лжец, — заметил Хендрикс. Он что-то уловил в голосе Торна. — Тот же сон?
Торн выпрямился, потом медленно встал.
— Можно сказать и так, — ответил он. Охнул, когда стал крутить головой. Его спина дала о себе знать, и он чувствовал, как будто кто-то наступил ему на шею.
— Жаль, что у меня совсем нет времени вздремнуть, — поддел Хендрикс.
— День был очень тяжелый.
— И у тебя, и у меня — у обоих, приятель.
— Да, извини. Я чуть не забыл, что ты тоже выезжал сегодня утром.
— Поверь мне, лучше бы не выезжал. Иногда я жалею, что занялся медициной. Когда думаю, что следовало бы послушать родителей и упорно заниматься, чтобы стать артистом балета, как они мечтали.
Подобные комментарии в исполнении Хендрикса с его монотонным манчестерским акцентом редко когда не поднимали Торну настроение. Видение постепенно исчезло, но запах до сих пор стоял отвратительный…
— Ничего неожиданного при вскрытии не выявлено?
— Совсем ничего, если говорить о причинах смерти. Хотя в желудке Кэтлин Бристоу я обнаружил большую опухоль. Даже не знаю, была ли она в курсе.
Женщина уже умерла, поэтому было не совсем понятно, почему это так огорчило Торна.
— В котором часу ты будешь дома? — поинтересовался Хендрикс.
Торн взглянул на часы. Почти половина восьмого. Он проспал где-то полчаса, но, когда он закрывал глаза, за окном еще было светло. А сейчас уже начинало темнеть. С Бригстоком он согласует свое отсутствие, и, принимая во внимание, что он полностью выдохся после нескольких восемнадцатичасовых дежурств подряд, вряд ли кто возразит — ведь он вкалывал, как проклятый.
— Мне нужно заехать в Аркли, но это не займет много времени. Думаю, в половине десятого, в десять я буду дома.
— Может, позже встретимся в «Принце»? Сыграем пару фреймов в пул?
Торн до сих пор не был уверен, увидятся ли они сегодня с Портер, но посчитал, что Хендрикс не обидится, если получится так, что Торн подведет и не придет.
— Почему бы и нет? Я все равно не буду спать…
— Если только ты не будешь прикрываться больной спиной, когда я одержу верх. Пять фунтов фрейм?
Открылась дверь, и Ивонна Китсон прошла к своему рабочему месту. Лицо ее говорило о том, что еще чуть-чуть — и она пошлет эту работу к черту. Она бросила свою сумку, зажгла лампу, потом подошла к стене и облокотилась о нее. Было видно, что она хочет поговорить. Хочет, чтобы Торн о чем-то узнал.
— Фил, мне нужно идти. Я позвоню, когда буду дома.
— Ладно. Увидимся.
— У тебя все в порядке?
— Да, все отлично, — заверил Хендрикс.
Из него был такой же лгун, как и из Торна.
— Ты слишком заводишься из-за этого дела, потому что считаешь, что в прошлый раз все испортила, — сказал Торн, когда положил трубку.
— Ошибаешься, — возразила Китсон.
— В чем именно?
— Я знаю наверняка, что в прошлый раз все запорола.
Китсон очень нервничала: она ходила туда-сюда по маленькому кабинету, как будто не могла решить, что же ей нужно — жилетка, чтобы поплакаться, или лицо, чтобы дать в зубы.
— Достанешь ты и тех двоих, — заверил ее Торн. — Обязательно. Если Фаррелл сам не расколется, нужно будет просто надавить.