— Вам с отцом, наверное, приятно будет узнать, что у нас с Тарой все кончено.
— Почему нам будет приятно это узнать?
Шон недоверчиво уставился на мать:
— Ты не шутишь?
— Почему? Она милая девочка.
— Ну да. Ты, видимо, теперь считаешь, что милая — это значит бледная и тощая.
— У нее милое лицо.
— Конечно, под таким количеством косметики. Хочешь услышать интересные подробности?
Анна кивнула.
— Я купил классное издание «Ромео и Джульетты», потому что Тара сказала, что ей это страшно нравится, а когда я ей его вручил, она заявила: «Да я ж кино имела в виду! Леонардо ди Каприо такой красавчик!»
Анна рассмеялась:
— О-ля-ля! Тогда все ясно!
Бобби Никотеро сидел за своим столом в помещении полицейского участка. Его смена закончилась три часа назад, но домой ехать не хотелось. Он читал копии протоколов и показаний, делал заметки, что-то выделяя, что-то сравнивая и проверяя. Но ничего нового не находилось.
Он откинулся на спинку и стал думать про своих сыновей. Завтра у него был выходной, первый за много недель. Они собирались пойти в Музей морских, воздушных и космических исследований. Бобби улыбнулся.
Потом вернулся к своим записям, и его взгляд остановился на абзаце, который чуть ранее он обвел синим фломастером. Так-так-так… Неужели что-то прорезалось наконец?! Только надо бы проверить одну вещь…
Анна лежала на диване и смотрела телевизор, перелистывая огромный альбом с образцами тканей. Джо, вернувшись домой, сразу направился наверх, в спальню. Она пошла за ним.
Он стянул с себя пиджак, потом рубашку с галстуком.
— Шон с Тарой разбежались.
— У меня тоже никогда ничего не выходило с девицами, которые не нравились моей матери.
Анна шлепнула Джо по плечу:
— Тебе Тара тоже не понравилась.
— Нет, она не в моем вкусе.
— У нас, между прочим, может появиться еще один сын, и нам придется еще раз пройти через все это. Или еще хлеще — дочь, за которой нужен глаз да глаз.
Джо промолчал.
— Что скажешь?
— Ничего, — пожал плечами Джо.
— Вот именно! Мы с тобой за всю неделю едва парой слов обменялись.
— Я очень занят, Анна.
— Я тоже.
— Извини, — сказал он, вытаскивая ремень из брюк, — если я временами не могу сочетать твой уровень занятости со своим.
— Ты так изменился…
— Послушай, это совсем не так плохо, что я изменился. Люди вообще со временем меняются. А разве тебе в сорок лет хочется быть замужем за так и не повзрослевшим засранцем, не имеющим понятия о том, что такое ответственность, и никаких устремлений в жизни, который каждые выходные нажирается со своими приятелями?
— Да что с тобой такое? Что не так?
— Хочешь знать, что не так? Действительно хочешь? Я в ярости! Сама знаешь, я старался держаться спокойно, но сил не хватает! У нас остался еще год, потом Шон пойдет в колледж, и я думал: отлично, наконец-то мы останемся вдвоем, и начнется совсем другая жизнь. И вдруг кто-то нажимает на кнопку «перемотка», и я опять оказываюсь там, где был восемнадцать лет назад. И я чувствую себя так, словно все это время горбатился зазря. А будущий ребенок для тебя к тому же как оправдание.
— В чем оправдание?
— В том, что ты не желаешь выйти наружу… — Он ткнул пальцем в окно.
— Куда это «наружу»?
— Куда угодно! — заорал Джо. — В любое место! Посмотри сама, как ты живешь! Ты едва выходишь за порог — и тут же буквально разваливаешься на части! Сидишь тут целыми днями, а по вечерам…
— У меня депрессия! — закричала она.
— Вот именно! Именно поэтому нам и не следует заводить ребенка! Кому это надо — притащить младенца в такой дом?!
Возникла долгая пауза.
— У нас замечательный дом, — наконец неуверенно произнесла Анна. И заплакала.
Джо сел на постель.
— Мне так не кажется. Или, может быть, я чего не понимаю. Не знаю, мне трудно сказать. Да и не думал я об этом. Я теперь вообще о нас не думаю…
— Я знаю. — Анна вытерла глаза рукавом.
Он печально посмотрел на нее:
— Я слишком тебя люблю. Тебя и Шона. Вы для меня — все. Но мы теперь не такие, как раньше. Я хочу сказать, все изменилось.
— Может быть, ребенок сможет…
Джо грустно покачал головой:
— Это чертовски трудная задача для новорожденного.
Глава 23
Солнце светило сквозь узкий разрыв в серых облаках над городком Денисон, штат Техас. Ванда Роулинс поднесла ладонь к телеэкрану, расставив выпрямленные пальцы.
— «Я чист и трезв все время…» — телевизионный проповедник (седые волосы гладко причесаны и блестят) замолчал, давая аудитории возможность продолжить: «…пока иду за Иисусом».
— Уже шестнадцать лет, три дня и семь часов, — сказала Ванда.
— «Пока я не пошел за Иисусом, я…»
— Плясал с дьяволом! — Голос Ванды звучал яростно, так же как голос человека с хедсетом, расхаживающего по сцене в набитом людьми зале.
— «Мое спасение было в…»
— Винсенте Фарадее! — заорала Ванда. Она имела в виду собственного мужа, который вытащил ее когда-то со сцены стриптиз-бара в Стингерс-Крике, обчистил до нитки и затащил в этот замечательный дом в Денисоне.
Аудитория же ответила проповеднику: «В Господе!»
— Ну да, в Господе! — возмутилась Ванда. — Как же! Мое спасение было в Винсенте Фарадее!
Проповедник остановился, разведя руки в стороны, и выдвинул корпус вперед.
— «Моя власть в…»
— Трезвости! — провозгласила Ванда.
— В любви! — добавила Ванда.
— В моей судьбе! — сообщила Ванда.
— В моем отрицании всего! В моем отрешении от всего! В моей душе, холодной как лед! — Дьюк Роулинс стоял в дверях, ухватившись за косяк над головой, его длинное, худое тело раскачивалось взад-вперед.
Аудитория взорвалась восторженными криками.
— Это ты, Дьюки? — Ванда попыталась подняться с пола.
Дьюк взглянул на экран.
— Ты уже этого не помнишь, мама, но раньше ты любила смотреть «мыльные оперы». Иногда целыми днями. А я бегал по всему дому, по всему двору и был весь в царапинах и кровоподтеках, весь в грязи, стоило только взглянуть… А ты только чуть поворачивала башку в мою сторону и при всей своей хилости все же отталкивала меня от себя и говорила: «Маме хочется поглядеть, как другие живут!» — Он улыбнулся. — А теперь, как я вижу, маме хочется поглядеть на какого-то Христа. — Его лицо скривилось от ненависти, глубокой и давней.