Полицейский прочитал бумагу и спросил:
– Когда вы приехали в Хюэ?
Я был сыт по горло их чушью и резко ответил:
– Вам об этом сообщили из отеля "Сенчури риверсайд". Знаете, где я остановился, и то, что остановился на три дня. Есть еще вопросы?
Ему не понравился мой тон, и он тоже повысил голос – на писклявой ноте почти закричал:
– Почему вы вчера не отметились?
– Не захотел.
Это ему тоже не понравилось. Человеку приходилось работать на Новый год, в голове били в гонги демонята рисовой настойки. Где уж тут терпеть грубости всякого круглоглазого?
Мы пялились друг на друга, и наша обоюдная неприязнь росла. И объяснялась она не только похмельем.
– Вы были здесь солдат? – спросил он.
– Верно, – ответил я. – А вы?
– Я тоже.
Мы сверлили друг друга глазами, и я заметил рваный шрам, который начинался у уха, извивался по шее и убегал за воротник. У него не хватало половины зубов, а остальные были бурого цвета.
– Где вы здесь? – спросил он.
– Я был здесь в шестьдесят восьмом году в составе Первой воздушно-кавалерийской дивизии. Видел бои в Бонгсоне, Анхе, городе Куангчи, Кесанге, долине Ашау и по всей провинции Куангчи. Я сражался с северовьетнамской армией и с вьетконговцами. Вы убили много моих друзей, мы убили много ваших. Мы все убивали слишком много гражданских, в том числе три тысячи мирных мужчин и женщин, которых вы расстреляли в Хюэ. Еще вопросы?
Коп вскочил, его глаза выкатились, лицо исказилось. Но прежде чем он успел что-то сказать, я снова спросил:
– Так есть вопросы или нет? Если нет, я пойду.
– Нет! – завопил он во всю мощь своих легких. – Вы останетесь здесь!
Я пододвинул стул, сел, положил ногу на ногу и посмотрел на часы.
Он как будто смутился, но тут же понял, что теперь сижу я, а стоит он. И тоже сел.
Прокашлялся, пододвинул к себе лист бумаги, щелкнул шариковой ручкой и почти успокоился.
– Как вы добирались до Хюэ?
– Автобусом.
Он сделал запись.
– Когда отправлялись из Нячанга?
– В пятницу днем.
– В какое время прибыли в Хюэ?
Я подсчитал в уме и ответил.
– В пятницу около десяти-одиннадцати вечера.
– Где ночевали?
– В мини-мотеле.
– Название мини-мотеля.
– Не помню.
– Как не помните?
Когда требуется объяснить полиции провалы во времени, обычно ссылаются на любовную интрижку. Только не перепутайте и не воспользуйтесь этим аргументом дома.
– Познакомился в автобусе с дамой, и она отвела меня в мини-мотель. Бьет?
Коп немного подумал и снова спросил:
– Так как называется мини-мотель?
– Трахальный приют. Мотель туда-сюда. Откуда мне, черт возьми, знать?
Он пристально посмотрел на меня.
– Куда направляетесь из Хюэ?
– Не знаю.
– На чем едете?
– Не знаю.
Он постучал пальцами по столу рядом с кобурой.
– Паспорт и визу.
Я подал ему ксерокопии.
– Настоящие!
– В гостинице.
– Принесите.
– Нет.
Его глаза сузились, и он заорал:
– Я сказал, принесите!
– Иди к дьяволу! – Я встал и повернул к двери.
Коп вскочил, догнал и схватил меня за плечо. Я стряхнул его руку. Мы стояли на пороге кабинета, и каждый видел в глазах другого бездонную пропасть ненависти.
Так близко от врага я был всего три раза. Двое из противников источали один только страх, но взгляд третьего был точно таким же – в нем сквозило не ожесточение боя, а неприкрытая ненависть, которая пронизывала каждый атом его тела и поедала душу и сердце.
На секунду, которая показалась мне дольше вечности, я снова оказался в долине Ашау. Враг опять смотрел на меня, я отвечал ему взглядом, и каждый из нас хотел убить другого.
Я вернулся в настоящее и попытался прийти в чувство. Но не мог избавиться от безумного желания расправиться голыми руками со стоявшим передо мной полицейским – расквасить лицо, вывихнуть кисти, размозжить яйца, перебить кадык и наблюдать, как он задыхается.
Он все это почувствовал и сам предавался смертоносным фантазиям, только, наверное, представлял в своей руке острый стилет.
Но в отличие от того дня на поле сражения и у него, и у меня имелись другие приказы. И мы с трудом вынырнули из темных глубин своих сердец.
Я чувствовал себя выжатым, словно в самом деле побывал в бою. И коп тоже выглядел не лучше. Мы почти одновременно понимающе кивнули друг другу и на этом расстались.
Оказавшись на улице, я остановился и перевел дыхание. Попытался выгнать из головы дурные мысли, но испытал безотчетное желание броситься назад и превратить лицо подонка в кровавое месиво. Я почти почувствовал, как под костяшками пальцев подается его плоть.
Я заставил себя сделать шаг, другой, пока не отошел от иммиграционной полиции. Потом бесцельно бродил, стараясь сжечь адреналин, пинал пустые бутылки и дорожные знаки. И понимал, что это нехорошо, но неизбежно. А может быть, и хорошо. Но к сожалению, никакое не слабительное, а совсем наоборот.
В девять часов Новый город начал просыпаться. Я пошел к реке по улице Хунгвуонг, и она привела меня к мосту Трангтьен. Рядом с ним стоял плавучий ресторан, который я заметил еще накануне. Несколько человек сидели за столиками в кафе на палубе. На трапе меня приветствовал молодой вьетнамец, который выглядел, будто до утра так и не сомкнул глаз.
Он показал мне на столик под открытым небом. Я заказал кофе и двойной коньяк. Это его обрадовало, а меня еще больше.
Палуба была завалена праздничными украшениями, шутовскими шляпами, бутылками из-под шампанского, валялась даже женская туфля. Явно не все встретили Новый год за семейным столом или у домашнего алтаря.
Принесли коньяк и кофе, и я вылил в глотку сразу половину того и другого. Внутри и так все едко клокотало, и напитки только добавили в варево кислоты.
Я сидел на слегка покачивающейся палубе плавучего ресторана и смотрел на туманную реку и нависающие над водой серые стены Цитадели.
Размышлять над тем, что произошло в полиции, не хотелось. Я понимал, что случилось, почему случилось, и знал: это может повториться где угодно и когда угодно.
Коньяк кончился, кофе тоже. Я заказал еще. Официант принес бутылку – вероятно, догадался, что мне требовалось выпить.