Один стол-буфет был накрыт вьетнамскими праздничными национальными блюдами с табличками на нескольких языках, чтобы люди поостереглись. Другой – с псевдовьетнамскими, китайскими и западными. Мы со Сьюзан ели, как настоящие свиньи, – палочками, ножом и вилкой и просто пальцами.
В девять мы вышли из гостиницы и по берегу добрались до моста Трангтьен. Небо разъяснилось, и ночь была свежей. Ярко сияли звезды, а луна превратилась в тоненький ободок, который должен был вскоре исчезнуть. По тенистой набережной между стенами Цитадели и водой бродило множество людей. Город был разукрашен флагами, и контуры зданий выделялись в свете китайских фонариков.
Центр праздника находился у флаговой башни напротив главных ворот. Здесь сидели и прогуливались целые семьи и желали друг другу счастливого Нового года.
– Фейерверки частным лицам запрещены, – объяснила Сьюзан. – Но город, наверное, запустит несколько ракет, как это бывало в Сайгоне. Когда я туда приехала три года назад, фейерверки еще разрешали, и казалось, что в городе идет бой.
– Я знаю, как это бывает.
За флаговой башней я увидел распахнутые массивные ворота Цитадели, а за ними – украшенный орнаментом мост к императорскому дворцу. Дворец был массивным, из камня и лакированного красного дерева, под традиционной черепичной крышей. Его праздничное убранство заливали потоки света. Я удивился, как это место уцелело после бомбардировок.
– Люди и организации всего мира пожертвовали деньги, чтобы восстановить его в первоначальном виде, – развеяла мои сомнения Сьюзан.
– Отлично. Пошли. Я тоже пожертвую пятерку.
– Сегодня туда не попасть. Видишь солдат? Они не пускают людей. Видимо, намечается официальная церемония.
– Тогда я дам десятку.
– Успокойся. У тебя и без того полно неприятностей.
Мы продолжили прогулку по набережной и попали в город через маленькие ворота.
Там уже было полно народу. Мы посмотрели танец дракона и идиотское марионеточное представление в передвижных театрах. Там и сям играли музыканты, извлекая из струнных раздражающе-радостные мелодии.
Большинство кафе и ресторанов оказались закрыты, но мы нашли одну маленькую кафешку, которой владели муж и жена католики, горбатившиеся за всех своих коллег-буддистов.
За столиками сидели и вьетнамцы, и иностранцы. Но нам удалось найти место и выпить кофе.
– Здесь хорошо. Я рад, что мы пришли, – сказал я Сьюзан.
– Я тоже, – ответила она.
– Ты пропустила вечеринку у Винсентов в Сайгоне.
– Мне с тобой лучше, чем где бы то ни было.
– И я тоже так чувствую.
Мы допили кофе и, поскольку ни такси, ни велорикш не было, пошли пешком к реке и перебрались на другую сторону, в Новый город, по мосту Фухуан. Там, как сказала Сьюзан, находился католический собор.
С моста я заметил на берегу большой спортивный комплекс с теннисными кортами, бассейном и игровыми полями.
– Cercle Sportif
[67]
, – объяснила Сьюзан. – Французский спортивный клуб. Такие есть в Сайгоне и в других крупных городах. Раньше ими пользовались исключительно белые, а теперь – партийные бонзы.
– Комми играют в теннис?
– Не знаю. Наверное. А почему бы и нет?
– Пытаюсь представить полковника Манга в белом теннисном костюме.
– Когда никто не видит, свиньи ходят на задних ногах, – рассмеялась Сьюзан.
– Я слышал.
Мы шли по мосту, когда небо озарили оранжевые вспышки, а потом послышались взрывы. Я вздрогнул, но тут же понял, что это праздничные ракеты. Сердце бешено колотилось, я перевел дыхание.
Сьюзан покосилась на меня. Мне стало стыдно, и я попытался отшутиться:
– Решил, что красные пошли в наступление.
– Именно поэтому я заранее предупредила тебя о фейерверке, – отозвалась она.
На другом берегу я собрался перейти на противоположную сторону улицы, но Сьюзан остановила меня.
– Видишь будку на углу? Это пост полицейского контроля. Давай обойдем стороной. Я уже испытала: они иногда пристают к иностранцам.
– Ко мне полиция не цеплялась с вечера четверга, и я чувствую себя заброшенным. Пойдем полаемся.
– Что ж, вперед!
Но мы не стали ругаться – перешли улицу не на перекрестке, а в середине квартала.
– Нам обязательно на службу? – спросил я Сьюзан.
– Ты должен на коленях благодарить Господа, что доехал сюда в целости и сохранности.
Я понял, что мессы не избежать. Мы шли к собору, а улицы постепенно пустели.
– Сейчас все вьетнамцы садятся за праздничный стол, – прокомментировала Сьюзан.
– А почему буддисты не ходят в пагоды на вечернюю мессу?
– Я не уверена, что у них это называется именно так. Они молятся, когда чувствуют в этом потребность.
Мы подошли к собору без пятнадцати двенадцать. Люди все еще прибывали – главным образом пешком. В большинстве – вьетнамцы, но попадались и круглоглазые.
Собор впечатлял, хотя не очаровывал стариной – судя по всему, был построен не так давно во вьетнамо-готическом стиле. И я решил, что все старые церкви были разрушены во время войны. Мы нашли место на скамьях ближе к выходу.
– Послушай, – повернулся я к Сьюзан, – если сегодня буддийский праздник, почему служат в католическом соборе?
– Не знаю. Ты у нас католик. Спроси по электронной почте у папы.
Месса началась. Служба и гимны произносились по-вьетнамски, что показалось мне забавным, словно я смотрел дублированный фильм. Я не пошел к причастию, но большинство паствы, включая Сьюзан, двинулось к алтарю. В соборе не было никаких шумоприглушающих покрытий, как теперь в Штатах, и мне это понравилось, поскольку здешние люди не будут пожимать руки, а станут кланяться и биться лбами об пол.
Я заметил, что жители Хюэ одеты лучше, чем их соотечественники, жившие к югу от Облачного перевала. Наверное, решил я, потому, что здесь холоднее, или благодаря атмосфере самого города.
Наконец обогащение многонациональным культовым опытом завершилось, и мы вышли на плац перед собором.
Люди все еще стояли и болтали. Не знаю уж как, Сьюзан разговорилась с вьетнамской четой. Их покорили ее свободный вьетнамский и рудиментарный французский, на котором они тоже говорили.
Короче, мы получили предложение отобедать с семейством Фам. И пока шли в самой гуще их клана, я спросил у Сьюзан:
– Ты им сообщила, что у меня плохой характер?
– К счастью, они не спрашивали ни о тебе, ни обо мне.
По дороге она просветила меня, как вести себя за столом у вьетнамцев.