Заговор - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Рабб cтр.№ 125

Второй способ обретения незыблемости уповает на добрые намерения всех государств, на то, что каждое почтет делом чести держать данное им слово и следовать договоренностям, обозначенным на нескольких клочках бумаги. Отчего говорю я, что добродетель должна быть всеобщей? Оттого, что если хоть единое государство предпочтет прибегнуть к плутовству, то в опасности окажутся все остальные. А еще оттого, что трудно, если вообще возможно, точно определить будущее намерение и будущую склонность каждого государства, равно как невозможно в течение долгого времени наделять доверием любое из союзных государств.

Впрочем, на самом деле группе государств порой удавалось достичь согласия и единства действий, дабы защитить себя от одного супостата, грозящего всеобщему миру. Вот самое мощное из недавних напоминаний об этом: единение пяти великих государств Италии. Каждое из них отложило — на время — свои мелочные распри, желая воспользоваться благами, какие приносил им союз, заключенный в Лоди. Однако вскоре Лодовико Сфорца, узрев в том выгоды для своего Милана, пригласил в Италию Карла, короля Франции. На том кончились недолгие дружеские отношения и тем подтвердилось, что подобные союзы мало способствуют достижению долговременной незыблемости. Лодинский союз своим мимолетным успехом был больше обязан случайному совмещению своекорыстных интересов пяти государств, нежели природе союза как такового. Частные интересы — вот сила, которая рвет такие союзы в клочья. Таким образом, мы выяснили: хоть дружеские узы с союзами — явления сами по себе приятные, более сокровенные стороны людских душ в них отражения не находят.

Итак, ни страх, ни дружеские узы не ведут к долговременной незыблемости. Люди — твари беспокойные, перемены, противоборство и преодоление столь же насущны им, сколь насущен хлеб. Их не радует труд, который оставляет все как есть. А изоляция и союзничество предполагают такого рода кротость. Единственный выход — дать пищу человеческой страсти к завоеваниям, потребности утвердить свою волю над другой. Долговременность всякого государства, таким образом, покоится на его способности удовлетворять воинственные позывы своего народа. Незыблемость безмятежности не пара.

Любой изучающий человеческую природу увидит в предшествующих строках рецепт потворства людским желаниям, что — в какой-то мере — способно даровать счастье. И только более проницательный наблюдатель спросит, как таким порядком достичь незыблемости внутри государства. Позволить черни опьянить себя политикой, основанной на потакании прихотям, есть, несомненно, самый скорый путь к беспорядку. Нам придется признать, что, хоть страсть к завоеваниям насущно важна для долговечности, громадное большинство людей не способны понять, как силу этой страсти употребить надлежащим образом. Люди суть глупые и легковерные создания, которые равно готовы следовать и за святым, и за змием. Их можно холить и лелеять, держать в страхе и лупить, и — какое-то время — они будут идти, куда им велено.

Но только какое-то время. Потом их охватит соблазн перемен, заявит о себе потребность выпустить на сцену свою, их личную волю. И порушат они все созданное для них людьми учеными — дабы дать выход собственной необузданности. Таково бедствие истории. Таков труд людей в политике.

Таков главный урок, каковой слишком многие в политике не в состоянии усвоить. Недостаточно избавиться от опасности и утвердить на ее место правление одного человека либо множества. И опять мессер Никколо пытается уверить нас, что его государь создаст из хаоса сильную власть, что его доблестный вождь передаст затем свою власть какому-либо республиканскому органу, каковой и пребудет вовеки. [34] Спору нет, поначалу народ будет жить в благоговейном трепете пред могуществом столь славного воителя, который пробуждает в нем гордость, чувство возвышенного и тому подобное. И народ будет следовать за ним до тех пор, пока правитель всем и каждому являет свою власть. Что правда, то правда: государь — это человек, с кем надо считаться. Его способность предвидеть собственную будущность, его могущество и отвага в одолении превратностей судьбы (сей всесильной богини), его готовность выступать в роли и демона, и ангела при осуществлении политики — все это свойства, какие следует уважать и изыскивать. Однако большинство людей на такое не способны. Недаром едва наш квазибожок исполнил назначенное ему и утвердил прочное основание для политической власти, он становится ненужным (а то и опасным); как раз в это время, уверяют нас, народ, руководствуясь мудростью и пониманием искусства ведения государственных дел, и отбирает у него бразды владычества, что утверждает долговременный и незыблемый образ правления.

Однако меняются ли сердца людей? Идут ли на убыль их чаяния оттого, что они живут под властью столь грозного государя? Постигают ли они то, как заполучить надлежащее владычество, поскольку им дарована власть? И — самое важное — перестают ли они искать разнообразия и перемен? Разумеется, нет. Как детям, им все время нужно нечто отвлекающее, постоянно необходимо развлечение. Затянулась чересчур надолго любая форма правления — и люди впадают в скуку и беспокойство. Вот отчего не терпят они государей (даже тех, чьи достоинства неоценимы) слишком долгое время. Какой бы сильной ни была первоначальная власть, сколь бы твердо ни укрепил государь ее основу, все это не идет ни в какое сравнение с воинствующими талантами людей.

Если только, разумеется, людей не обучить по-иному, если только их вождям не превратить образование в необходимейшую часть правления, посредством которой души людские непрерывно формируются, меняются и приспосабливаются, дабы удовлетворять политической и коммерческой целесообразности. Вождям недостаточно заполучить власть в руки. И того им мало, чтобы просто господствовать в делах торговых и коммерческих. Даже двух этих оплотов вместе недостаточно. К ним нужно присовокупить третий, не менее важный: люди должны охотно следовать за своими вождями по крутому пути, на котором страсть к завоеваниям, воинствующее рвение обращается в средоточие незыблемости. Идти за вождями люди должны не просто с охотой, но с воодушевлением. Людей, таким образом, должно вести, однако они не должны сознавать, что вперед их тащат на поводке. Образование справляется с обеими задачами, оно же вдохновляет людей следовать избранным путем. Оно способно обратить захватнический пыл в усердие, упрямство — в приверженность, а непостоянство — в страсть. Продуманное и верно поставленное образование предоставляет людям свободу выбора и в то же время убеждает их, будто выбор они сделали свободно. Последнего, разумеется, нельзя допускать ни в коем случае.

Платон понимал это существенное свойство образования, а потому построил свой образец республики вокруг крепкой системы обучения. Когда бы он осознал, что знания, полученные за время обучения, меняются, что образ мышления отражает обстоятельства бытия, тогда, наверное, одарил бы нас писанием на веки веков. Но Платон постиг лишь единичную Истину, под которую подвел границы всего учения. Справедливость. Сладостное слово, но не более того. Приняв же Справедливость за мерило, Платон обратил практическую идею в идеал. Ученый, въедливо постигающий человеческую природу, понимает, что люди в своих поступках либо в понимании самих себя не руководствуются ни такой Истиной, ни всеобъемлющим Благом. А если и руководствуются, то не очень-то ревностно следуют их велениям. Таким образом, все эти истины и блага не имеют влияния в делах политических и коммерческих.