– Скоро я приду в себя. Не так-то просто провалиться в
преисподнюю и снова выбраться оттуда.
– Этот вид спорта войдет в олимпийскую программу.
– В таком случае ты бы, наверное, победил.
– Конечно. Я же должен думать о тех, кто на меня
ставит.
– Все, кто ставил на тебя, уже на том свете, как и мой
лев. Ты, должно быть, пристрелил их всех в один прекрасный день, когда пребывал
в особенно хорошем расположении духа.
– Взгляни, вот еще одно поле, сплошь покрытое аистами.
– Да, – сказала она. – Взгляни, вот еще одно
поле, сплошь покрытое аистами.
Африка – опасное место для затяжной грусти, особенно когда в
лагере всего два человека, а после шести часов вечера быстро темнеет, даже если
грусть эта вызвана охотой на льва мисс Мэри, убитого не совсем так, как нам бы
хотелось… Мы сидели в палатке одни за столом, и тысячи насекомых рвались в
завешенную сеткой дверь, к гибельному огню керосиновой лампы, а мы говорили о
том, какое это счастье, что вот уже больше пяти месяцев мы не видели ни одного
зануды и что, очень может быть, это рекордный срок, ведь в этом мире зануды так
быстро переезжают с места на место. Конечно же, мы встречали их всякий раз,
когда обстоятельства вынуждали нас выбираться в город. Но никого из них мы не
принимали у себя и не сидели с ними за одним столом. Мы говорили также о том,
как важно не делить пищу с врагами. В целях самообороны с ними можно выпить, но
делить с ними пищу глупо, и за это следует наказывать так же строго, как и за
неудачное самоубийство. Приятно было думать о том, что целых пять месяцев мы ни
разу не разделили хлеб-соль ни с одним из богатых зануд, и я знал: в
значительной степени мы обязаны этим «Мау-мау». В тот вечер в палатке мисс Мэри
вновь была счастлива; мы почти всегда были счастливы, когда нам удавалось
оставаться вдвоем.
Утром Нгуи и я охотились на леопарда. Это был новый день,
как всегда неожиданный и непохожий на другие дни охоты. Никто из нас не верил в
приманки, и я было вспомнил, как однажды леопард все же польстился на мертвого
бабуина, но больше он к нему не возвращался. Вряд ли стоило винить леопардов, я
лично относился к этой привычке с восхищением. Я шел домой по мокрой от росы
траве и думал о всевозможной чепухе, которую читал сам или слышал об охоте на
леопардов.
Теперь, когда они стали благородными животными (охраняемыми
государством), а не просто зверьем, которое, как в былые времена, убивали ради
шкуры, белые охотники создали им славу действительно страшных животных. Это
были крупные кошки. Возможно, самые лучшие, быстрые и сильные из всех кошек
такого размера, и, раненные, они становились очень опасными. Старик
неоднократно вдалбливал мне это. Он думал, я недостаточно серьезно воспринимаю
леопардов, потому что я разбирался в кошках и любил их. Львица тоже была
кошкой, притом настоящей, и мне всегда казалось, я могу читать ее мысли. Кошек
считают таинственными животными, но это не так, особенно если в вас есть хотя
бы немного кошачьей крови. У меня ее было много, слишком много, чтобы пойти мне
на пользу, но зато это здорово помогало в общении с кошачьей породой. Была во
мне и медвежья кровь, и я мог читать мысли медведя, беседовать с ним и
заставить вести себя благоразумно. Медведям нравился мой запах, а мне их, и не
было такого медведя, с которым я не смог бы подружиться.
Возвращаясь домой утром, положившим начало новому дню, и
чувствуя приятную прохладу промокших полуботинок и влажную ткань шаровар цвета
хаки на икрах, забавно было думать о разных кошках и медведях. Лев-самец
никогда не казался мне настоящей кошкой. В нем текла какая-то другая кровь, и
из основных кошачьих черт в нем были только две – лень и внезапная страшная
скорость. Гепард тоже мало походил на кошку. В нем текла кровь собаки, и его
манера бежать скорее напоминала бег борзой. Леопард же, напротив, был настоящей
и великолепной кошкой. Белые охотники рассказывали клиентам, что их невозможно
или почти невозможно встретить на открытой местности, разве что они выйдут на
приманку. Конечно же, благодаря этим россказням встреча с леопардом на открытой
местности превращалась для клиента в редчайшее и огромное событие, воздававшее должное
как репутации белого охотника, так и необыкновенной везучести клиента.
Нынешние белые охотники, проводившие сафари, развешивали по
деревьям приманки для леопарда, обычно тушу небольшого самца антилопы,
бородавочника или любого другого животного, и оставляли гнить. Вечером они
объезжали приманки, рассаживали клиентов по заранее подготовленным укрытиям, и
с наступлением темноты, когда сумерки быстро угасали и леопарды взбирались на
деревья, клиенты стреляли, целясь в свои телескопические прицелы. В этом и
заключалась современная охота на леопардов, и клиентов всячески уверяли, что
другого способа не существует. Больше всего впечатлял тот миг, когда леопард
каким-то чудом появлялся в развилине дерева, там, где была привязана приманка.
Момент этот был столь загадочным, что навсегда врезался в память. Это, да еще
злой взгляд и пятнистая шкура животного и производили мистическое впечатление.
Все делал белый охотник, клиенту оставалось лишь спустить курок – и леопард
падал замертво или, раненный, исчезал в зарослях, где его пожирали гиены.
Я думал обо всех леопардах, на которых случайно натыкался со
времен своего первого приезда в Африку, и о том, что ни одного из них не убил с
помощью приманки, и никогда не видел, как они бесшумно, в мгновение ока
появляются в злополучной развилине дерева, и никогда не испытывал этого
душещипательного, мистического для клиента ощущения. Приятно было вспомнить
моего первого леопарда. Я увидел его в Танганьике, когда в одиночестве
прогуливался по берегу реки, так похожей на пересекающую луг, богатую форелью
речушку у меня дома. Леопард задрал небольшого самца антилопы и лакомился им,
припав к земле и по-кошачьи сжавшись. Он первый почуял или заметил меня, и
какую-то сотую долю секунды я видел две слившиеся воедино формы, пятнистую и
рыжевато-коричневую, да еще голову и глаза леопарда, смотревшего на меня с
расстояния в двадцать футов. Я не успел заметить, был ли его взгляд злым, как
не успел сделать и какие-либо иные литературные умозаключения, потому что
леопард взвился в прыжке, который отнес его далеко от самца антилопы, прямо в
траву, и потом, слегка изогнув хвост и приподняв голову, он бросился прочь по
низкой траве, да так быстро, что я не успел даже вскинуть винтовку. Пока он
несся по направлению к зарослям, я трижды выстрелил ему вслед, и всякий раз
пуля поднимала комья сырой красной земли позади него. В ту пору я еще не умел
вскидывать винтовку достаточно быстро, чтобы стрелять наперерез, и леопард
казался мне самым проворным животным; его длинный прыжок и бешеная скорость
произвели на меня тогда неизгладимое впечатление. К тому же это был очень
крупный леопард, и мне повезло, что я повстречал его именно при таких
обстоятельствах.