— Постойте, — сказал Ринальди, — пожалуй, не мешает выпить.
— Он открыл свой сундучок и вынул бутылку.
— Только не стрега, — сказал я.
— Нет. Граппа.
— Идет.
Он налил два стакана, и мы чокнулись, отставив указательные
пальцы. Граппа была очень крепкая.
— Еще по одному?
— Идет, — сказал я. Мы выпили по второму стакану граппы.
Ринальди убрал бутылку, и мы спустились вниз. Было жарко идти по городу, но
солнце уже садилось, и было приятно. Английский госпиталь помещался в большой
вилле, выстроенной каким-то немцем перед войной. Мисс Баркли была в саду. С ней
была еще одна сестра. Мы увидели за деревьями их белые форменные платья и пошли
прямо к ним. Ринальди отдал честь. Я тоже отдал честь, но более сдержанно.
— Здравствуйте, — сказала мисс Баркли. — Вы, кажется, не
итальянец?
— Нет.
Ринальди разговаривал с другой сестрой. Они смеялись.
— Как странно — служить в итальянской армии.
— Собственно, это ведь не армия. Это только санитарный
отряд.
— А все-таки странно. Зачем вы это сделали?
— Не знаю, — сказал я. — Есть вещи, которые нельзя
объяснить.
— Разве? А меня всегда учили, что таких вещей нет.
— Это очень мило.
— Мы непременно должны поддерживать такой разговор?
— Нет, — сказал я.
— Слава богу.
— Что это у вас за трость? — спросил я.
Мисс Баркли была довольно высокого роста. Она была в белом
платье, которое я принял за форму сестры милосердия, блондинка с золотистой
кожей и серыми глазами. Она показалась мне очень красивой. В руках у нее была
тонкая ротанговая трость, нечто вроде игрушечного стека.
— Это — одного офицера, он был убит в прошлом году.
— Простите…
— Он был очень славный. Я должна была выйти за него замуж, а
его убили на Сомме.
— Там была настоящая бойня.
— Вы там были?
— Нет.
— Мне рассказывали, — сказала она. — Здесь война совсем не
такая. Мне прислали эту тросточку. Его мать прислала. Ее вернули с другими его
вещами.
— Вы долго были помолвлены?
— Восемь лет. Мы выросли вместе.
— Почему же вы не вышли за него раньше?
— Сама не знаю, — сказала она. — Очень глупо. Это я, во
всяком случае, могла для него сделать. Но я думала, что так ему будет хуже.
— Понимаю.
— Вы любили когда-нибудь?
— Нет, — сказал я.
Мы сели на скамью, и я посмотрел на нее.
— У вас красивые волосы, — сказал я.
— Вам нравятся?
— Очень.
— Я хотела отрезать их, когда он умер.
— Что вы.
— Мне хотелось что-нибудь для него сделать. Я не придавала
значения таким вещам; если б он хотел, он мог бы получить все. Он мог бы
получить все, что хотел, если б я только понимала. Я бы вышла за него замуж или
просто так. Теперь я все это понимаю. Но тогда он собирался на войну, а я
ничего не понимала.
Я молчал.
— Я тогда вообще ничего не понимала. Я думала, так для него
будет хуже. Я думала, может быть, он не в силах будет перенести это. А потом
его убили, и теперь все кончено.
— Кто знает.
— Да, да, — сказала она. — Теперь все кончено.
Мы оглянулись на Ринальди, который разговаривал с другой
сестрой.
— Как ее зовут?
— Фергюсон. Эллен Фергюсон. Ваш друг, кажется, врач?
— Да. Он очень хороший врач.
— Как это приятно. Так редко встречаешь хорошего врача в
прифронтовой полосе. Ведь это прифронтовая полоса, правда?
— Конечно.
— Дурацкий фронт, — сказала она. — Но здесь очень красиво.
Что, наступление будет?
— Да.
— Тогда у нас будет работа. Сейчас никакой работы нет.
— Вы давно работаете сестрой?
— С конца пятнадцатого года. Я пошла тогда же, когда и он.
Помню, я все носилась с глупой мыслью, что он попадет в тот госпиталь, где я
работала. Раненный сабельным ударом, с повязкой вокруг головы. Или с
простреленным плечом. Что-нибудь романтическое.
— Здесь самый романтический фронт, — сказал я.
— Да, — сказала она. — Люди не представляют, что такое война
во Франции. Если б они представляли, это не могло бы продолжаться. Он не был
ранен сабельным ударом. Его разорвало на куски.
Я молчал.
— Вы думаете, это будет продолжаться вечно?
— Нет.
— А что же произойдет?
— Сорвется где-нибудь.
— Мы сорвемся. Мы сорвемся во Франции. Нельзя устраивать
такие вещи, как на Сомме, и не сорваться.
— Здесь не сорвется, — сказал я.
— Вы думаете?
— Да. Прошлое лето все шло очень удачно.
— Может сорваться, — сказала она. — Всюду может сорваться.
— И у немцев тоже.
— Нет, — сказала она. — Не думаю.
Мы подошли к Ринальди и мисс Фергюсон.
— Вы любите Италию? — спрашивал Ринальди мисс Фергюсон
по-английски.
— Здесь недурно.
— Не понимаю. — Ринальди покачал головой.
— Abbastanza bene [Недурно (итал.)], — перевел я. Он покачал
головой.
— Это не хорошо. Вы любите Англию?
— Не очень. Я, видите ли, шотландка.
Ринальди вопросительно посмотрел на меня.
— Она шотландка, и поэтому больше Англии любит Шотландию, —
сказал я по-итальянски.
— Но Шотландия — это ведь Англия.
Я перевел мисс Фергюсон его слова.
— Pas encore [Еще нет (франц.)], — сказала мисс Фергюсон.
— Еще нет?
— И никогда не будет. Мы не любим англичан.