Роберт Джордан промолчал. Он смотрел, как Мария убирает в
пещере посуду. Она вытерла руки, повернула голову и улыбнулась ему. Ей не было
слышно, что говорила Пилар, но, улыбнувшись Роберту Джордану, она покраснела
так густо, что румянец проступил сквозь ее смуглую кожу, и снова улыбнулась.
— Есть еще день, — сказала женщина. — У вас есть ночь, но
еще есть, и день. Конечно, такой роскоши, какая была в мое время в Валенсии,
вам не видать. Но землянику или другую лесную ягоду и здесь можно найти. — Она
засмеялась.
Роберт Джордан положил руку на ее широкое плечо.
— Тебя я тоже люблю, — сказал он. — Я тебя очень люблю.
— Ты настоящий Дон-Жуан, — сказала женщина, стараясь не
показать, что она растрогана. — Так недолго и всех полюбить. А вон идет
Агустин.
Роберт Джордан вошел в пещеру и направился прямо к Марии.
Она смотрела на него, и глаза у нее блестели, а лицо и шея снова залились
краской.
— Здравствуй, зайчонок, — сказал он и поцеловал ее в губы.
Она крепко прижала его к себе, посмотрела ему в лицо и
сказала:
— Здравствуй! Ох, здравствуй! Здравствуй!
Фернандо, все еще покуривавший за столом, теперь встал,
покачал головой и вышел из пещеры, захватив по дороге свой карабин,
приставленный к стене.
— По-моему, это очень неприлично, — сказал он Пилар. — И мне
это не нравится. Ты должна следить за девушкой.
— Я и слежу, — сказала Пилар. — Этот товарищ — ее novio[23].
— О, — сказал Фернандо. — Ну, раз они помолвлены, тогда это
в порядке вещей.
— Рада слышать, — сказала женщина.
— Я тоже очень рад, — важно сказал Фернандо. — Salud, Пилар.
— Ты куда?
— На верхний пост, сменить Примитиво.
— Куда тебя черти несут? — спросил важного маленького
человечка Агустин.
— Исполнять свой долг, — с достоинством сказал Фернандо.
— Долг! — насмешливо проговорил Агустин. — Плевать на твой
долг! — Потом, повернувшись к женщине: — Где же это дерьмо, которое я должен
караулить?
— В пещере, — сказала Пилар. — Два мешка. И сил моих больше
нет слушать твою похабщину.
— Твою мать, — сказал Агустин.
— Своей-то у тебя никогда и не было, — беззлобно сказала
Пилар, поскольку этот обмен любезностями уже дошел до той высшей ступени, на которой
в испанском языке действия никогда не констатируются, а только подразумеваются.
— Что это они там делают? — теперь уже вполголоса спросил
Агустин.
— Ничего, — ответила ему Пилар. — Nada. Ведь как-никак, а
сейчас весна, скотина.
— Скотина, — повторил Агустин, смакуя это слово. — Скотина.
А ты сама-то? Отродье самой что ни на есть сучьей суки. И плевал я на весну,
так ее и так!
Пилар хлопнула его по плечу.
— Эх ты, — сказала она и засмеялась своим гулким смехом. —
Все ругательства у тебя на один лад. Но выходит крепко. Ты видал самолеты?
— Наблевал я в их моторы, — сказал Агустин, утвердительно
кивнув головой, и закусил нижнюю губу.
— Здорово! — сказала Пилар. — Это здорово! Только сделать
трудно.
— Да, слишком высоко добираться. — Агустин ухмыльнулся. —
Desde luego. Но почему не пошутить?
— Да, — сказала жена Пабло. — Почему не пошутить? Человек ты
хороший, и шутки у тебя крепкие.
— Слушай, Пилар, — серьезно сказал Агустин. — Что-то
готовится. Ведь верно?
— Ну, и что ты на это скажешь?
— Скажу, что хуже некуда. Самолетов было много, женщина.
Очень много.
— И ты испугался их, как все остальные?
— Que va, — сказал Агустин. — Как ты думаешь, что там
готовится?
— Слушай, — сказала Пилар. — Судя по тому, что этот Ingles
пришел сюда взрывать мост, Республика готовит наступление. Судя по этим
самолетам, фашисты готовятся отразить его. Но зачем показывать самолеты раньше
времени?
— В этой войне много бестолочи, — сказал Агустин. — В этой
войне деваться некуда от глупости.
— Правильно, — сказала Пилар. — Иначе мы бы здесь не сидели.
— Да, — сказал Агустин. — Мы барахтаемся в этой глупости вот
уже целый год. Но Пабло — он не дурак. Пабло — он изворотливый.
— Зачем ты это говоришь?
— Говорю — и все.
— Но пойми ты, — старалась втолковать ему Пилар. —
Изворотливостью теперь уже не спасешься, а у него ничего другого не осталось.
— Я понимаю, — сказал Агустин. — Я знаю, что нам пути назад
нет. А раз уцелеть мы можем, только если выиграем войну, значит, надо взрывать
мосты. Но Пабло хоть и стал трусом, а все-таки он хитрый.
— Я тоже хитрая.
— Нет, Пилар, — сказал Агустин. — Ты не хитрая. Ты смелая.
Ты верный человек. Решимость у тебя есть. Чутье у тебя есть. Решимость у тебя
большая и сердце большое. Но хитрости в тебе нет.
— Ты в этом уверен? — задумчиво спросила женщина.
— Да, Пилар.
— А Ingles хитрый, — сказала женщина. — Хитрый и холодный.
Голова у него холодная.
— Да, — сказал Агустин. — Он свое дело знает, иначе его не
прислали бы сюда. Но хитер ли он, я не берусь судить. А Пабло хитрый — это я
знаю.
— Но теперь он ни на что не пригоден и от страху с места не
сдвинется.
— Но все-таки хитрый.
— Ну, что ты скажешь еще?
— Ничего. Тут надо подойти с умом. Сейчас такое время, что
действовать надо с умом. После моста нам придется уходить из этих мест. Нужно
все подготовить. Мы должны знать, куда уходить и как уходить.
— Правильно.
— Для этого — Пабло. Тут нужна хитрость.
— Я не доверяю Пабло.
— В этом можно на него положиться.
— Нет. Ты не знаешь, какой он стал.
— Pero es muy vivo. Он очень хитрый. А если тут не схитрить,
будем сидеть по уши в дерьме.
— Я об этом подумаю, — сказала Пилар. — У меня целый день впереди.
— Мосты — это пусть иностранец, — сказал Агустин. — Они это
дело знают. Помнишь, как тот все ловко устроил с поездом?