– Да что ты! – говорит. – Ведь чародей может вызвать целое
полчище духов, и они тебя вмиг изрубят, не успеешь «мама» выговорить. Ведь они
вышиной с дерево, а толщиной с церковь.
– Ну, – говорю, – а если мы тоже вызовем духов себе на
помощь, побьем мы тех, других, или нет?
– Как же это ты их вызовешь?
– Не знаю. А те как вызывают?
– Как? Потрут старую жестяную лампу или железное кольцо, и
тогда со всех сторон слетаются духи, гром гремит, молния кругом так и сверкает,
дым клубится, и все, что духам ни прикажешь, они сейчас же делают. Им ничего не
стоит вырвать с корнем дроболитную башню и трахнуть ею по голове директора
воскресной школы или вообще кого угодно.
– Для кого же это они так стараются?
– Да для всякого, кто потрет лампу или кольцо. Они
повинуются тому, кто трет лампу или кольцо, и должны делать все, что он велит.
Если он велит выстроить дворец в сорок миль длиной из одних брильянтов и
наполнить его доверху жевательной резиной или чем ты захочешь и похитить дочь
китайского императора тебе в жены, – они все это должны сделать, да еще за одну
ночь, прежде чем взойдет солнце. Мало того: они должны таскать этот дворец по
всей стране, куда только тебе вздумается, понимаешь?
– Вот что, – говорю я, – по-моему, все они просто ослы, если
не оставят этот дворец себе, вместо того чтобы валять дурака и упускать такой
случай. Мало того: будь я дух, я бы этого, с лампой, послал к черту. Стану я
отрываться от дела и лететь к нему из-за того, что он там потрет какую-то
дрянь!
– Придумал тоже, Гек Финн! Да ведь ты должен явиться, когда
он потрет лампу, хочешь ты этого или нет.
– Что? Это если я буду ростом с дерево и толщиной с церковь?
Ну ладно уж, я к нему явлюсь; только ручаюсь чем хочешь – я его загоню на самое
высокое дерево, какое найдется в тех местах.
– А ну тебя, Гек Финн, что толку с тобой разговаривать! Ты
уж, кажется, совсем ничего не понимаешь – будто круглый дурак.
Дня два или три я все думал об этом, а потом решил сам
посмотреть, есть тут хоть сколько-нибудь правды или нет. Взял старую жестяную
лампу и железное кольцо, пошел в лес и тер и тер, пока не вспотел, как индеец.
Думаю себе: выстрою дворец и продам; только ничего не вышло – никакие духи не
явились. Так что, по-моему, всю эту чепуху Том Сойер выдумал, как всегда
выдумывает. Он-то, кажется, поверил и в арабов и в слонов, ну а я – дело
другое: по всему было видать, что это воскресная школа.
Глава 4
Ну так вот, прошло месяца три или четыре, и зима уж давно
наступила. Я почти что каждый день ходил в школу, научился складывать слова,
читать и писать немножко и выучил таблицу умножения наизусть до шестью семь –
тридцать пять, а дальше, я так думаю, мне нипочем не одолеть, хоть до ста лет
учись. Да и вообще я математику не очень люблю.
Сперва я эту самую школу терпеть не мог, а потом ничего,
стал привыкать понемножку. Когда мне, бывало, уж очень надоест, я удеру с
уроков, а на следующий день учитель меня выпорет; это шло мне на пользу и
здорово подбадривало. Чем дольше я ходил в школу, тем мне становилось легче. И
ко всем порядкам у вдовы я тоже мало-помалу привык – как-то притерделся. Всего
тяжелей было приучаться жить в доме и спать на кровати; только до наступления
холодов я все-таки иной раз удирал на волю и спал в лесу, и это было вроде
отдыха. Старое житье мне было больше по вкусу, но и к новому я тоже стал
привыкать, оно мне начало даже нравиться. Вдова говорила, что я исправляюсь
понемножку и веду себя не так уж плохо. Говорила, что ей за меня краснеть не
приходится.
Как-то утром меня угораздило опрокинуть за завтраком
солонку. Я поскорей схватил щепотку соли, чтобы перекинуть ее через левое плечо
и отвести беду, но тут мисс Уотсон подоспела некстати и остановила меня.
Говорит: «Убери руки, Гекльберри! Вечно ты насоришь кругом!» Вдова за меня
заступилась, только поздно, беду все равно уже нельзя было отвести, это я
отлично знал. Я вышел из дому, чувствуя себя очень неважно, и все ломал голову,
где эта беда надо мной стрясется и какая она будет. В некоторых случаях можно
отвести беду, только это был не такой случай, так что я и не пробовал ничего
делать, а просто шатался по городу в самом унылом настроении и ждал беды.
Я вышел в сад и перебрался по ступенькам через высокий
деревянный забор. На земле было с дюйм только что выпавшего снега, и я увидел
на снегу следы: кто-то шел от каменоломни, потоптался немного около забора,
потом пошел дальше. Странно было, что он не завернул в сад, простояв столько
времени у забора. Я не мог понять, в чем дело. Что-то уж очень чудно… Я хотел
было пойти по следам, но сперва нагнулся, чтобы разглядеть их. Сначала я ничего
особенного не замечал, а потом заметил: на левом каблуке был набит крест из
больших гвоздей, чтобы отводить нечистую силу. В одну минуту я кубарем скатился
с горы. Время от времени я оглядывался, но никого не было видно. Я побежал к
судье Тэтчеру. Он сказал:
– Ну, милый, ты совсем запыхался. Ведь ты пришел за
процентами?
– Нет, сэр, – говорю я. – А разве для меня что-нибудь есть?
– Да, вчера вечером я получил за полгода больше ста
пятидесяти долларов. Целый капитал для тебя. Я лучше положу их вместе с
остальными шестью тысячами, а не то ты истратишь их, если возьмешь.
– Нет, сэр, – говорю, – я не хочу их тратить. Мне их совсем
не надо – ни шести тысяч, ничего. Я хочу, чтобы вы их взяли себе – и шесть
тысяч, и все остальное.
Он, как видно, удивился и не мог понять, в чем дело, потому
что спросил:
– Как? Что ты этим хочешь сказать?
– Я говорю: не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста.
Возьмите лучше мои деньги… Ведь возьмете?
Он говорит:
– Право, не знаю, что тебе сказать… А что случилось?
– Пожалуйста, возьмите их, – говорю я, – и не спрашивайте
меня – тогда мне не придется врать.
Судья задумался, а потом говорит:
– О-о! Кажется, понимаю. Ты хочешь уступить мне свой
капитал, а не подарить. Вот это правильно.
Потом написал что-то на бумажке, перечел про себя и говорит:
– Вот видишь, тут сказано: «За вознаграждение». Это значит,
что я приобрел у тебя твой капитал и заплатил за это. Вот тебе доллар.
Распишись теперь.
Я расписался и ушел.