Эссиорх ловко сделал подсечку, одновременно
придержав, чтобы валькирия-одиночка не влетела лбом в шкаф.
– Можно дружеский совет? – мягко
спросил он.
– Ничего себе дружеский! Ну чего?
– «Ну чего?» меня не устраивает! –
строго отрезал хранитель.
Ирка взяла себя в руки.
– Да. Можно, – поправилась она.
– Будь осторожна, валькирия! Не
заиграйся!
– О чем это ты?
– Помни: тебе можно любить, но не
влюбляться. Почувствуй разницу между двумя этими понятиями и никогда не путай
их.
Ирка засопела. Обида поднялась в ней волной и
опала. Ответ она приблизительно знала, но все равно беспомощно коснулась этой
постоянно торчащей в ней занозы.
– Но почему ничего нельзя для себя?
– Все крайне просто! Ты защитница света и
истины. Ты хранишь драгоценную казну – копье и шлем. Тебе даны многие
дарования, но чем больше дар, тем больше ответственность того, кто его несет.
Разве не того делают хранителем казны, кто себе не возьмет ни монеты? Если же
разрешить ему брать хотя бы понемногу, не случится ли так, что со временем он
будет желать все больше? И если не брать, то втайне завидовать тем, кому он
дает? А потому лучше сразу исключить саму возможность что-то взять. Один раз
прижечь эгоизм, чтобы он не прорастал потом сотней побегов – ропотом,
сомнениями, осуждением, досадой. Понимаешь?
Ирка кивнула. Понимать-то она понимала, но
только умом. Сердце все равно скулило, как обиженный голодный щенок, которому
показали сосиску, после чего убрали ее в холодильник.
– Но почему валькирией сделали меня? Я же
слабая, глупая, эгоистичная! Сидела на коляске и целый день пялилась в монитор!
Полно же других, в сто раз лучше! – сказала она беспомощно.
Эссиорх протянул руку и ободряюще коснулся ее
носа запачканным краской пальцем.
– Открою тебе секрет! Я ведь тоже
совершенно никчемный хранитель. И даже больше: именно потому, что я осознаю
свою никчемность, я до сих пор хранитель. Почувствуй я хотя бы на пять минут
свое совершенство, я стал бы никуда не годен и утратил бы всякую связь с небом.
Стражи мрака потому и стражи мрака, что ощущают себя совершенными.
– Сложно все это, – сказала Ирка.
– А по-моему, проще не бывает, если
понять принцип. Желающий прийти к свету прежде всего должен забыть слово «я» и
все, что с ним связано. Это первый шаг. Свет – это то, что не себе. Мрак – то,
что себе. Свет каждому дает по силам его, сколько он сможет поднять. А некоторым
даже столько, сколько им кажется, что они способны поднять. Только имей в виду,
что вместе с ответственностью за кого-то – ты берешь и чужую боль, и чужую
скорбь, и бессонные ночи, и много чего еще. Вот и получается, что во многой
силе – многие печали. Лучше взять чуть меньше, но донести, чем, взяв много,
после бросить все по пути и от бессилия растоптать ногами.
– Мраком быть проще, – сказала Ирка
с завистью.
Эссиорх ее не разуверял.
– Понятное дело, что падать в пропасть
проще. Поджал себе лапки и летишь. Сложность в том, что у всякой пропасти есть
дно, хотя кому-то она и может показаться бездонной.
Ирка провела рукой по волосам. Справа они были
оплавлены и сантиметров на десять короче. «Зато теперь я похожа на
мальчика-пажа. В общем, кому откуда нравится, пусть тот с такой стороны и
смотрит», – решила она, раз и навсегда выбрасывая эту заботу из головы.
– Ты готова любить всех, но не
влюбляться? – спросил Эссиорх.
– Да, – без особой уверенности
ответила Ирка.
– Собралась?
Ирка кивнула и, веником загнав разбегающихся
котят эгоизма в глубь сознания, шагнула к двери, за которой ее ждал Багров.
Глава 13
Malus puer robustus
[2]
Человек – направленное движение от эгоизма к
альтруизму. Эгоизм, если разобраться, простая стартовая модель, направленная
исключительно на выживание и потребление. Эгоизмом наделены и дождевые черви.
Вот только от рыболовного крючка их это не спасает.
Эльза Керкинитида Флора Цахес
«Общее человековедение»
– Света нет! – сказал Меф.
Даф вздрогнула. Такие заявления не могут не
настораживать, особенно когда их произносит твой подопечный.
– Кого-кого нет? – переспросила она
тревожно.
Меф несколько раз щелкнул выключателем.
– Электричества!
– Так и надо было сразу говорить. Свет
имеет к электричеству примерно такое же отношение, как виселица к
вешалке! – с облегчением произнесла Дафна.
Мефу не хотелось вступать в полемику. Перестав
терзать бедный выключатель, он тоскливо посмотрел на лампочку и отошел. Утро
было пасмурное, серое, влажное. Казалось, серость выпивает силы и просачивается
в душу. Меф же, хотя и скрывал это, очень зависел от освещения. Когда же его не
хватало (а в Питере, как и в Москве, его не хватает почти постоянно), старался
включить все лампы.
Ох уж это электричество! Нет его, и сразу со
всех сторон лезет наша полная бытовая уязвимость. Не горят лампы, не
срабатывает пьеза на плите, не работает микроволновка. Погас, грустно мигнув,
верный друг компьютер. Замолчал бесноватый бормотун телеящик. Привычные тропы
жизни, пролегающие от одного прибора к другому, нарушены. Бедный человек
начинает метаться, не понимая, что на самом деле он на короткое время
освобожден от плена, и пугаясь своей ненадолго обретенной свободы.
Казалось бы, налаженный быт разгребает время.
Множество электронных приспособлений освобождают человека от тяжелой,
монотонной работы. Но на что человек тратит освободившиеся часы? На чтение
детективов в припадочно трясущемся метро? На жажду все нового ненасытного и
неутолимого приобретательства? Жизнь превращается в потребительскую пляску
однотипных желаний.
Буслаев подпрыгнул и круговым ударом ноги
попытался попасть по лампе. Вертушка не получилась, и абажур язвительно
закачался на проводе, точно издеваясь.
– Скажи спасибо, что я не Чимоданов. Он
когда ногой промахивается, из «маузера» пули три вгоняет! – проворчал Меф.
Даф заглянула ему в лицо.
– Что-то ты хандришь! Ну-ка, посмотри на
меня!
– Зачем?
– Посмотри!
Меф неохотно послушался.