– А разве она личная? Ничуть!.. Начну
издали! Есть тут одна площадочка! Когда мимо ни прошнырнешь – вечно на ней
кто-нибудь из светлых ошивается! Продолжать? Хю-хю или не хю-хю? –
вкрадчиво глядя на Ирку, продолжил Хнык.
Ирка насторожилась.
– Отпусти его! – велела она
Антигону.
Тот неохотно разжал руку, позволив обтекающему
грязью Хныку встать на четвереньки и отряхнуться на манер большой собаки. Во
все стороны полетели брызги.
– Ишь ты! Вытирали им асфальт – вытирали,
а луж в городе все равно навалом! – разглядывая его, буркнул кикимор.
Хнык заискивающе захихикал, выслуживая себе
жизнь.
– Рассказывай, только не ври! Ты ж
знаешь, я нежить! У меня на ваше вранье нюх! – предупредил его Антигон.
Суккуб, перед носом у которого
многозначительно покачивалась булава, перестал хихикать и без перехода исторг
печальный вздох.
– Что на этой площадке, мраку точно не
известно, да только кое-какие мыслишки имеются. Ведь если охраняют – стало
быть, не песочек детишкинский?
Хнык от любопытства провернулся на месте и даже
присел, чтобы удобнее заглянуть в глаза смотрящей под ноги Ирке.
– Тебе виднее! – сказала
валькирия-одиночка, захлопывая от подзеркаливания мысли и стараясь придать лицу
скучающее выражение. Ей было известно, что суккубы, если потребуется, считывают
потаенные мысли с необычайной легкостью. По глазам, морщинкам на лбу,
неуловимому жесту, даже просто по дрожанию губ.
– Я, конечно, дух мелкий, мне мало кто
отчитывается, да только слухи у наших быстро разносятся. Когда Лигулу донесение
прислали, что свет там регулярно топчется, тот поначалу Арею отписал, чтобы он
осторожненько понюхал, чего да как. Да только наш Арей больше ценит, что в его
собственную голову втемяшится. Мечом кого-нибудь рассечь – это он с радостью, а
вот «осторожненько понюхать»… В общем, завяло дело. Тогда Лигул от себя послал
двух комиссионеров. Ни один не вернулся. Послал еще четверых – из этих уже один
вернулся и сообщил, что они напоролись на валькирию с золотым копьем.
– Ага! Фулона! Так вот почему она… –
не сдержавшись, воскликнула Ирка, но тотчас, спохватившись, что суккуб
насторожил ушки, умолкла.
– Тогда Лигул перестал посылать
комиссионеров и отправил троих стражей посообразительнее… – разочарованно
продолжал Хнык. – Они встретили там одного ошивающегося парнишку, скрутили
его (щенок оказался неожиданно шустрым и подранил одного из наших!), но сами
напоролись на златокрылых и отчалили ни с чем… Что, уже интересно?
– Не особенно. Я пока не понимаю, при чем
тут двоюродный брат, – нетерпеливо сказала Ирка, одновременно опуская в
копилку своих внутренних суждений о Багрове меткое определение «ошивающийся
парнишка».
– Очень даже при том! – горячо
зашептал Хнык. – Лигул не собирается спускать светлым! Конечно, стражи
мрака могут и сами сунуться на площадку, но нашим интереснее, чтобы свет получил
моральный пинок от людей. Так свету больнее будет!.. Вы им носы вытираете, а
они об вас ноги!
– Давай без рассуждений!
– Пожалуйста! Через четверть часа туда
подвалят две довольно большие толпы, чтобы выяснить отношения. То ли машину у
кого-то свистнули и разобрали, то ли девушку угнали. Я особо не вдавался.
Проектированием разборок и провоцированием ссор у нас особый отдел занимается –
я не влезаю. Мне достаточно, что двоюродный братец, о котором я говорил, будет
в одной из толп.
– И что? Начнется драка и в драке
разнесут детскую горку? – попыталась понять Ирка.
Хнык хихикнул.
– Ну драка не драка, а кусок трубы мой
подопечный с собой прихватил. На случай внезапного ремонта водопровода, хю-хю.
Ну что? Отпускаете меня?
– Проваливай! – брезгливо сказала
Ирка.
Хнык не заставил себе долго уговаривать и
шмыгнул через проспект. Антигон проводил его взглядом бойцового пса, которому
не позволили сожрать гавкучую шавку.
– Я одного не понимаю! Чего там крушить?
Детскую горку, турники и песочек? Лестницу, если верить Эссиорху, они все равно
не увидят! – спросила Ирка озадаченно.
Антигон запустил пальцы в заросли бакенбард и
принялся ожесточенно скрести. Как всякая нежить, он страдал от мелких
паразитов.
– Не в том дело, хозяйка! Мрак гонит их
туда как баранов, чтобы было как можно больше бестолковой суеты. У кочевников
так бывало. Погонят на пехоту противника быков. Кричат, бичами щелкают,
факелами их пугают, а сами за бычьими спинами от стрел прячутся. А как быки
передние ряды копейщиков сметут, тут между ними и кочевники врываются. Да это
все и не важно. Плевка одного и то хватило бы, если в нем яда и гнева много. Не
пощечина убивает, а обида. Не слюна смердит, а злоба.
Ирка задумалась. Да, Антигон прав. Осквернение
– дело тонкое. Польют в драке землю кровью, засеют выбитыми зубами, мозги
кому-нибудь вышибут, трехэтажным матом ненависть свою в асфальт и песок вварят
– и не сможет в оскверненном месте ничего появляться в предрассветный час.
Исчезнет лестница. Перестанет быть видимой. И доступной, и что тогда? Возникнет
где-то в другом месте? А если нет?
– Может, Лигул и все просчитал, но
кое-чего не учел, – сказала Ирка.
– И чего не учел? – усомнился
Антигон.
– Фэ-Тэ-Тэ.
– Что за Фэ-Тэ-Тэ?
– Фактор тети Таамаг.
* * *
Дафна подняла с пола меч, которым Арей
последние полтора часа, по его собственным словам, выколачивал из Мефа лишнюю
дурь. Ради эксперимента Дафна взмахнула мечом пару раз, пытаясь повторить
движения барона мрака, но у нее внезапно заболела голова. Дафна торопливо
отбросила меч и принялась тереть костяшками пальцев виски.
Меч хранил дух Арея – беспощадный к себе и
другим, мертвенный и ироничный. Даже странно было, что дерево сумело
пропитаться им и удержать в себе. Но смогло и удержало.
Думая об Арее, Дафна представляла себе
огромного викинга, в спине у которого торчит нож. Рукой до ножа не дотянешься –
вытащить его нельзя. И вот викинг поворачивается, даже рычит, но только и
может, что скрести себе пальцами плечо – нож все равно торчит где-то сзади.
Мефодий лежал на матах, отвернувшись к стене,
и тяжело дышал. На нем была серая тонкая майка с двумя ясно проступавшими
подтеками пота на спине. Меф потел полосками, как тигр.
Арей только что ушел, отшвырнув меч и
напоследок обозвав Мефа «террористом-смертником» и «куском бездарной
протоплазмы». Дверь, которую он открыл ногой, все никак не могла успокоиться и
дрожала от обиды.