– Потому что таить в себе гнев «холодный»
или «горячий» – все равно что день за днем бережливо собирать в коробочку
тухлятину, чтобы больше воняло. Возможно, гнев сберегает тело, но не сберегает
эйдос. А тело все равно рано или поздно станет глиной. Конечно, нет смысла
торопить этот момент, но и бегать от него тоже глупо.
– Хочешь сказать, что вы, светленькие,
вообще не признаете гнева? – удивилась Улита.
Дафна честно наморщила лоб, пытаясь вспомнить.
Теория ей всегда давалась сложнее, чем практика.
– Ну, во всяком случае, гнева,
нацеленного еще на кого-то. Гнев может быть оправдан только в том случае, если
он направлен на себя самого и на ту закисшую грязь, которой мы полны до ушей.
Ну и, разумеется, на мрак.
– Во-во! – подтвердила Улита
жизнерадостно. – На мрак! Если кто-то докажет, что Гопзий – свет, пусть
отгрызет мне любое ухо на выбор. Только не правое – я в нем серьгу цыганскую
обожаю носить. И не левое, а то дужку очков цеплять не за что будет, –
уточнила она после короткого раздумья.
– Разве ты носишь очки? – удивилась
Дафна.
Ведьма смутилась, что сболтнула лишнее.
– Вообще-то линзы. А когда-то давно и
стеклышки носила. Очки удобнее линз, если разобраться. Снимаешь их, и никого
можно не узнавать… Пятна такие бродят с ножками и разговаривают с тобой
знакомыми добрыми голосами.
По лестнице прокатился и толкнул дверь
призывающий окрик. Ведьма, всполошившись, на минуту выглянула и тотчас вновь
вернулась.
– Шеф спрашивает: слабонервных нет?..
– А что такое? – спросила Даф.
– Потом узнаешь. Так есть или нету?
– Разве что мой котик!
Улита с сомнением посмотрела на Депресняка,
который, повиснув на боксерской груше, прочерчивал по ней когтями полосы.
– Этот-то? Да в нем три дня скальпелем
ковыряйся – ни одного нерва не найдешь… и мозгов, если разобраться,
тоже, – добавила она, поразмыслив.
С улицы донесся нетерпеливый гудок.
– Арей уже в машине! Все, поехали! –
заторопилась Улита.
– Куда?
– Скоро поймешь! И сурка своего буди! Эй,
Буслаев, подъем! Родина не ждет! А ну, быстро очистил мои любимые маты и вернул
мне куртку! – принялась распоряжаться ведьма.
Сонный Меф хмуро поднялся и, покачиваясь, на
автопилоте отправился вслед за Дафной и Улитой. Снаружи уже ждал новенький
микроавтобус с затемненными стеклами и надписью «Экскурсионный» на белых
бортах. Вдоль микроавтобуса, заложив руки за спину, прохаживался Мамай. Увидев
Дафну, он неприязненно повернулся к ней сутулыми лопатками.
«Ах, вот ты как! А я тебя все-таки люблю! Хоть
ты тресни! Люблю и жалею!» – упрямо подумала Дафна.
Мамай дернулся, точно от электрического
разряда и, скрежеща зубами, принялся пинать шину. Вскоре он уже гнал автобус по
Кронверкскому проспекту. Проползали длинные сырые дома. Пугливо шарахались
светофоры.
Арей зевал, откинувшись на подголовник.
Городом он интересовался мало, и если и поглядывал по сторонам, то без любопытства.
– Синьор помидор, ну как тебе
Питер? – спросил он вскользь.
– Не особо, – ответил Меф.
– Чего так плохо? Архитектура не
нравится?
– При чем тут архитектура? Здесь меня все
время бьют. По сторонам посмотреть не успеваешь, – сказал Буслаев.
Улыбка, которой одарил его Арей, больше была
похожа на оскал.
– А ты ожидал, что тебя здесь будут
кормить, холить и лелеять? Запомни: холят, кормят и лелеют только бройлерных
цыплят, и то жизнь их коротка, а финал печален.
Мамай пронесся по узкой прямой улице, снес
левое зеркало о тесно припаркованные машины и круто вывернул руль направо.
Мелькавшие вокруг дома показались Дафне смутно знакомыми. Память покрылась
сетью трещин, и оттуда выглянул большеголовый кукушонок недавнего воспоминания.
– Куда мы едем? – спросила она.
– Слышала песенку: «Поедем, красотка,
кататься, давно я тебя не катал?» Катаешься – вот и катайся себе, – лениво
бросил Арей.
Дафна быстро взглянула на него. Незримая
муха-задируха куснула ее в язычок.
– А вы помните финал этой песенки?
Советую вспомнить и сделать выводы! – сказала Даф.
Улита захохотала, сотрясая микроавтобус, мало
приспособленный к перевозке буйно веселящихся ведьм.
– Один – ноль в пользу светлой!
Признайте, что вас побили, шеф! Причем вашим же оружием! – едва выговорила
она сквозь смех.
– Мое оружие меч. Если кому-то не
терпится испытать дудочку – милости просим! – недовольно сказал Арей,
однако от новых выпадов в адрес Дафны воздержался.
Мамай резко затормозил и, оглянувшись,
посмотрел на Дафну с большим злорадством. Чем оно вызвано, Дафна поняла, только
выглянув в окно. Эта была та самая площадка в конце Большого проспекта, куда
они уже приезжали вместе с тем же Мамаем, и он, разумеется, это прекрасно
помнил.
Сквозь затемненное стекло было видно, как по
площадке, скрестив перед грудью руки, грозно прогуливается Таамаг. На стоявший
у бензоколонки автобус она обращала не больше внимания, чем уличный пес на
растрепанную ветром страницу конспектов по философии.
Ее могучий оруженосец, равномерно, как
автомат, вскидывал ноги, качая пресс на турнике. Турник, рассчитанный по
большей части на рахитичных старшеклассников, прогибался, плохо выдерживая его
мощь.
– Здоровенький мальчик! Спорю, кашку в
детстве он съедал вместе с ложкой и рукой мамы, – сказала Улита
одобрительно.
Арей потянулся, с хрустом разминая пальцы. Меф
ожидал, что он сейчас призовет меч, но не угадал.
– На всякий случай напоминаю: мы приехали
сюда на экскурсию! Все согласно бортовой надписи! Всеми видами любоваться
строго из автобуса! Эстетическое наслаждение тоже получать из автобуса! –
предупредил барон мрака.
– То есть как это? Выходить разве
нельзя? – озадачился Меф.
– Выходить нежелательно. Мы зрители шоу,
но не участники, – подчеркнул мечник, с любопытством разглядывая Таамаг.
Как раз в этот момент валькирия каменного
копья с таким негодованием уставилась на двух тихих студентов, собравшихся
устроиться на скамейке, что оба сразу вскочили и ретировались. Один на ходу
попытался что-то крикнуть, но его более осторожный товарищ, шепча, потянул его
за рукав. Таамаг повернулась к ним спиной и вновь продолжила прохаживаться.