Мефодий Буслаев. Лестница в Эдем - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Емец cтр.№ 29

– А вечная жизнь? А президентство над объединенными Америками? А богатство? А совершенное знание? – поспешно крикнул Бурлаков.

Гибкий человечек озабоченно надул щеки.

– Ах да! Чуть не забыл! – сказал он и, таинственно минуя все промежуточные движения, оказался совсем рядом с Леонидом.

– От эйдоса-то отрекаешься, конечно? – поинтересовался он рассеянно.

Бурлаков нетерпеливо подтвердил, особенно не вдаваясь в детали. Вечность стучалась в его двери обеими руками. Какой уж тут эйдос! Человечек с мягким лицом ободряюще кивнул, приветствуя такое решение.

– Ну-ка откройте ротик! Больно не будет! Будет сплошная нирвана! – произнес он до пугающего знакомым голосом – фирменным его, неподдельным бурлаковским баритоном.

Леонид от удивления разинул рот, точно бегемот в зоопарке. Однако ртом его, идеально ухоженным и опломбированным, Тухломон совершенно не заинтересовался. Пластилиновая ручка поднялась и протянулась по самой короткой траектории. Бурлаков с ужасом ощутил, как, нетерпеливо раздвигая ребра, она проникает ему в грудную клетку.

«Разве такое возможно? Рука и вдруг в грудь? Там же сердце! Я умру!» – застучали в виски молоточки паники. Однако прежде, чем ужас стал острым, гибкий человечек извлек ее обратно, сжатую в кулак.

Бурлаков поспешно уставился на грудь. Ожидаемой крови и ран не было. Даже одежда не пострадала.

– Вот она – твоя вечная жизнь! Не бойся, вечнее не бывает! Уж и захочешь, чтобы закончилась, ан не закончится! – сказал человечек, на миг открывая липкий кулак, в котором что-то золотилось.

И хотя Бурлаков очень смутно понял, что это, сердце защемило тоской невозвратной потери. Ему стало вдруг ясно, что его надули, обманули – причем очень просто, нагло и цинично. И что вдвойне обиднее – совсем уж мимоходом.

– Ну почему? Почему? Я же не сражался со злом! Никого не трогал! Все делал, как мне говорят! За что вы меня так? – крикнул он через вскипевшие детские слезы, такие смешные в почти уже сорокалетнем мужчине.

Тухломон остановился и осклабился зубками, на которых он, по особой договоренности с мраком, проращивал новые разновидности кариеса.

– Кисик, кого теперь волнует, что ты не сражался со злом? Главное, что зло с тобой сражалось!.. Но все уже в прошлом! Чао, бамбино! Сверли зубки и не скучай!

Он пакостно подмигнул Бурлакову наглыми глазками, щелкнул пятками и исчез.

Усталость или псевдоусталость – это чувство, посылаемое не от света. Не свет говорит тебе после пяти минут труда: «Ты устал! Перегорел! Ничего не можешь! Свесь лапки и не борись!» Где нет накала – там нет и преодоления. Ну-ну, не плачь! Устраивать истерики тем более дурной тон. Истерика – дочь лжи и внучка беспомощности.

Эльза Керкинитида Флора Цахес

«Общее человековедение»

С момента исчезновения Антигона истекал уже второй день. Ирка искала его сама, поставила на уши всех валькирий, однако поиски кикимора ни к чему не привели. Он как в воду канул. Остальные валькирии, к ужасу Ирки, отнеслись к пропаже оруженосца как-то пугающе по-деловому, без большого сочувствия и трепета.

– Если у охотника медведь ночью в лесу собаку украл – ее проблемы. Почему заснула? Почему не лаяла? Кто кого сторожить должен? – отрезала Таамаг.

Гелата же, утешая, сказала:

– Посмотри на свое копье! На наконечнике ржавчина есть?

Ирка вызвала копье и посмотрела.

– Нет.

– Вот и не трясись! Значит, он жив и ему сравнительно неплохо. Если ржавчина появится, но будет легко оттираться – значит, ему плохо, но он опять же жив. А вот если ржавчина станет глубокой, сухой и оттереть ее будет невозможно, вот тогда да, действительно капут… И, смотри, сама будь осторожна! Чуть что – вызывай нас всех!

Ирка хотела спросить еще что-то, но подмосковная валькирия уже отвлеклась и, вспомнив о чем-то, радостно затараторила в трубку:

– Знаешь, чего мой-то учудил? Я попросила его поменять провод в настольной лампе! Он взял, отрезал провод от фена и поменял! Я ему говорю: а завтра, когда мне фен будет нужен, ты что, обратно от лампы его отрезать будешь? Нет, говорит, от тостера отрежу! Хоть бы его, дурака, кто-нибудь украл!

Ирка осторожно опустила трубку рядом с рычажками. Жаловаться на своего оруженосца Гелата могла часами, и собеседник ей для этого, по большому счету, требовался только в качестве декорации.

Наше обычное бытовое время делало то, что оно всегда делает, когда ему совсем уж нечего делать, а именно шло. То ускоряясь, то замедляясь, стрелки на круглых кухонных часах проглатывали часы и невкусно давились минутами. Капала вода в кране. Вспыхивала и гасла электрическая лампочка. Трясся гневной ревматической дрожью старый холодильник, обиженный на жизнь и на продукты, заточенные в железном его чреве. Плакал и булькал слив в ванной, когда кто-то включал стиральную машину.

Изредка в небольшое окно заглядывали солнечные лучи и с любопытством прыгали на постерах, разглядывая коротконогих серфингисток, на одноцветных купальниках которых бесцеремонный фломастер записал уже чьи-то телефоны и расписание зачетов.

Мало-помалу Ирка привыкала к питерской квартире валькирий. Привыкала к Багрову, по утрам имевшему гусарскую привычку с уханьем принимать ледяной душ. Привыкала к соседям – как к любителю спортивных велосипедов, ловкому, татуированному, похожему на цыгана парню, так и к хлопотливо-болтливой Инге Михайловне.

О своих чувствах к ней Матвей больше не заговаривал. Лишь однажды возник опасный момент, когда он затронул эту тему. Ирка напряглась, но оказалось, что можно было и не напрягаться.

Багров заметил на столе забытую с обеда колбасу, убрал ее в холодильник, захлопнул его и только потом уже продолжил говорить о любви.

– Вот она – иерархия ценностей! – сказала Ирка.

«Коммунальная жизнь» не так сильно угнетала валькирию-одиночку, как ей казалось вначале, хотя существовали, конечно, и минусы. С другой стороны, все зависит от того, как смотреть на неудобства: радостно или с ропотом. Если с ропотом, то ни к чему, кроме приумножения и без того сильной общемировой вони, это не приводит и не приведет.