– Загадочная эта Прасковья! Она почему-то
совершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращая
Улите трубку.
– А что тебя удивляет? – сказала
ведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре.
Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое,
буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая.
Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивной
дикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ей
хочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ей
нравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебе
голову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь голову
отрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.
Мефодий с тревогой оглянулся на Дафну. Слова
Улиты впервые заставили его задуматься, что, возможно, он судил о Прасковье
слишком поспешно.
Даф, как всегда, была само благоразумие.
– Вообще, да. Мерить всех по себе – все
равно как черпать бесконечность чайной ложкой, – согласилась она. –
Для выросшей в Тартаре в Прасковье еще очень и очень много человеческого,
здорового и нормального! Если она уцелела там, где уцелеть нельзя, невозможно
представить, какой яркостью обладал бы ее эйдос в нормальных условиях. Любой
другой давно стал бы монстром от той же доли вседозволенности.
Меф озабоченно взглянул на часы, соображая,
успеют ли они заскочить к Прасковье до начала тренировки.
– Улита! Если мы не вернемся вовремя,
предупредишь Арея, что я опоздаю?
– Даже кончиком языка не пошевелю, –
заявила ведьма.
– Почему?
– Потому что не поможет. Сегодня ночью,
когда я несла тебя на ручках, как жених невесту, Арей сказал мне вот что:
«Когда очнется, передай господину Буслаеву, что мое время стоит дорого. Наши
занятия переходят на коммерческую схему оплаты. Сто пятьдесят отжиманий за три
минуты опоздания. А там пусть считает сам, если у него с арифметикой хорошо».
Глава 7
Молочный зуб
Один мальчик нашел на улице амулет. К амулету
была привязана бумажка, а на бумажке написано: «Амулет счастья». Мальчик надел
амулет на веревочку, принес его домой, и ночью у него умерли мама и папа.
Мальчик подарил амулет другу. Друг надел амулет и попал под машину. В больнице
доктор снял амулет и спрятал в карман. Той же ночью у доктора в квартире
случился пожар. Пожарные нашли на пепелище только амулет. Один пожарный взял
его себе. На обратном пути пожарная машина врезалась в столб и взорвалась.
Амулет упал на дорогу. К нему была привязана
бумажка: «Амулет счастья».
Детская страшилка
Входя на кухню, Эдя зацепил макушкой круглую
лампу-шар и проворчал, что вот, некому ее перевесить. Хотя дело-то плевое –
провод укоротить.
– Кто у нас в доме мужчина? –
поинтересовалась Зозо.
Лицо у нее было немного мятое со сна, с
розовой складкой на щеке от смявшейся наволочки.
Эдя на всякий случай оглянулся, но никаких мужчин
поблизости не обнаружил и понял, что наезд был на него.
– Не надо подлых намеков! И вообще, когда
тебя впервые в жизни называют в транспорте «мужчина» вместо «молодой человек» –
это царапает по ушам ржавым гвоздем. Хотя, конечно, я и раньше смутно догадывался,
что я не девочка.
– У меня было хуже, – печально
призналась Зозо. – Вчера какой-то пьянчужка налетел на меня в метро и
орет: «Мать, ну что встала? Подвинься! Ты не у себя в селе!»
– Два пинка в одном флаконе – это сильно.
Ты не выцарапала ему глаза? – удивился Эдя.
– Нет, только подвинулась. Я была в
глубоком шоке… Кстати, ты помнишь, что сегодня суббота?
– Это ты насчет своего влюбленного
майонеза? Да, я предупредил приятеля. Он уже морально готов, – с
таинственной ухмылкой заверил ее Эдя.
– Леонид не майонез. Он говорил, что в
детстве в футбол играл. Вратарем был, – попыталась заступиться Зозо.
Эдя не растерялся.
– Ну и что? В любительском футболе на
ворота обычно самых толстых и медлительных ставят. Они больше места занимают, и
вероятность, что в них попадет мяч, довольно высокая. В профессиональном – да,
там вратари хорошие, ну да это другое дело.
– А, чего? Извини, ты что-то бормотал
невнятное… Я не расслышала, – с зевком сказала Зозо, надеясь своей
глухотой пресечь разошедшегося брата.
– Ты тоже извини! – не обиделся
Эдя. – Да, кстати, я твой мобильник нечаянно разбил. Сел на него.
Зозо сорвалась со стула.
– Что-о-о???
– Шутка. Но смотри: ушки сразу
прочистились. Глазки зажглись. До чего, оказывается, просто вылечить твой
слух! – обрадовался Эдя.
В задумчивости он открыл холодильник,
обозревая пустые полки. Нашел кастрюльку с двухдневным супом. Понюхал, поднес к
окну, чтобы посмотреть на свет, и решил оставить сестре.
– Ладно! На работе поем, – решил он.
Быстро собравшись, Эдя отчалил. Зозо несколько
минут просидела на стуле, морально раскачиваясь, а затем решительно встала и
отправилась к зеркалу приводить себя в порядок.
– Сегодня или никогда! Никогда или
сегодня! – гипнотически повторяла она, обновляя в памяти образ своего
избранника.
Она была уже почти готова, когда позвонил
Бурлаков и еще раз напомнил про молочный зуб ее сына.
– Да-да, милый! Я уже его взяла! –
соврала Зозо, совершенно забывшая про это.
Поиски продолжались минут пятнадцать, пока не
увенчались успехом. Зуб Мефа обнаружился в коробке с нитками и иголками, на
самом дне, рядом с наперстком и всякой мелочовкой. Прежде чем сунуть его в
кошелек, Зозо некоторое время держала зуб на ладони, вспоминая, как маленький
Меф с обычным для него маниакальным упорством раскачивал его языком и пальцами,
а она, Зозо, пугалась и охала, что он чрезмерным рвением повредит зубу
постоянному. И как потом, когда зуб все-таки поддался – синеватый, костяной, с
багровым ободком в том месте, где он прилегал к десне, – Меф гордо вручил
его матери.
– Пусть будет у тебя! Я для себя завтра
другой расшатаю! – великодушно сказал он.
«Может, не отдавать? Ну их, эти исследования!»
– на миг мелькнула у Зозо мысль, но тотчас она заглушила ее соображением, что
личная жизнь важнее детского зуба, а ведь именно сегодня многое должно
решиться.
* * *