Десятая симфония - читать онлайн книгу. Автор: Йозеф Гелинек cтр.№ 60

Бетховен остановился посреди тротуара, не обращая внимания на то, что мешает прохожим, и пропел, вернее, промычал Герхарду первые такты новой симфонии. Видя, что мальчик улыбается, Бетховен понял, что из-за глухоты ужасно фальшивит, и вытащил из кармана сюртука блокнот, куда записывал музыкальные идеи, приходившие ему в голову. Открыл его и показал мальчику, с шестилетнего возраста прекрасно читавшему ноты, наброски новой работы. Мальчик какое-то время сосредоточенно их изучал, потом вернул блокнот. Восторг, выразившийся на лице мальчика, свидетельствовал о том, что наброски произвели на него впечатление.

Композитор с мальчиком зашагали дальше. Бетховен стал говорить о некоторых подробностях своей новой работы:

— В Девятой я не вводил хор до последней части, но в этой хочу дать больше действующих лиц и, может быть, введу хор, начиная со второй части. Тогда и певцы не будут протестовать, что им приходится столько времени стоять, ничего не делая. Кроме того, не уступая старине Баху, написавшему концерт для четырех клавесинов, я хочу ввести четыре фортепьяно в скерцо. Я сказал «четыре»? Да нет, по меньшей мере восемь!

Герхард, у которого оставалась разговорная тетрадь Бетховена на случай, если ему захочется задать еще вопрос, остановил своего спутника, потянув за сюртук, и написал:

— «Дашь мне посидеть на Фиделио?»

— Конечно, — согласился композитор. — Только сначала нужно убедиться, что он хорошо обучен и знает, как себя вести с детьми. Поверь мне, я два раза в жизни падал с лошади, и этот опыт мне бы не хотелось повторять.

В то же самое время неподалеку от них дон Леандро де Касас и Трухильо, главный ветеринар Испанской школы верховой езды, заканчивал выслушивать Инситато II, одного из тридцати липицианов, входивших в почетное подразделение школы. Его наездник, Франсуа Робишон де ла Гериньер, внук и тезка легендарного кавалериста, который в 1733 году коренным образом изменил коневодство и дрессировку лошадей, написав книгу «Школа кавалерии», по выражению его лица понял, что диагноз будет именно тот, какого он опасался:

— Это колика. Лечение нужно начать незамедлительно.

— Я знал, что это колика. Он два дня плохо ел, все смотрел на свое брюхо и тыкался в него мордой.

— Это потому, что после тренировки ты давал ему слишком много пить. Сколько раз я должен говорить, что когда балуешь этих лошадей, они первые от этого страдают?

Робишон, с виноватым видом сглотнув, спросил доктора:

— Он поправится?

Дон Леандро успокаивающе улыбнулся:

— Конечно поправится! Отчасти благодаря тому, что я на память знаю книгу, которую написал твой дед, и помню, что делать в таких случаях. Я дам ему средство против судорог и обезболивающее, чтобы он успокоился, и, разумеется, до моего следующего распоряжения не поить и не кормить. Я достаточно ясно говорю?

— Да, дон Леандро, — ответил наездник с видом кающегося грешника, на которого духовник наложил епитимью.

— Имей в виду, если я увижу, что ты соберешься угостить его водой или куском сахара, оборву все пуговицы на мундире. И не воображай, что все обойдется. У этих животных тридцать пять метров кишок, и это самый уязвимый их орган. Если добавить, что из-за своего небольшого желудка они плохо переваривают пищу, станет ясно, что они склонны к расстройствам кишечника. Они из тех животных, которых называют недотрогами.

— Как-как?

— Это испанское выражение. Так говорят о ком-то очень чувствительном.

— Ah bon, [18] — удовлетворенно сказал француз. — Беатрис дома?

— Да, дома. Но не советую тебе к ней приближаться.

Франсуа Робишон растерялся, хотя в тоне собеседника не было ни угрозы, ни агрессии, скорее родительская опека.

— Почему я не должен приближаться к твоей дочери? — спросил он.

Дон Леандро огляделся, словно хотел убедиться, что никто их не слышит, затем прошептал ему что-то на ухо. Не успел Франсуа откликнуться, как их прервал парень, который должен был содержать в безупречном порядке огромную, покрытую песком арену манежа. Это помещение, построенное с монументальной барочной пышностью архитектором Йозефом Эмануэлем Фишером фон Эрлахом в 1729–1735 годах, предназначалось для обучения молодых аристократов верховой езде. Сейчас здесь происходили великолепные показы лошадей для избранной венской публики и путешественников, съезжавшихся поглядеть на них со всех концов Европы.

— Извините, дон Леандро, — сказал парень. — Там у ворот вас спрашивает один человек. Этот сумасшедший композитор, Людвиг ван Бетховен.

Заслышав это имя, Инситато II беспокойно заржал. Ветеринар же, напротив, расцвел:

— Бетховен здесь, в Школе? Он сказал, что ему нужно?

— Нет, сеньор де Касас. Он только привел с собой мальчика.

— Хорошо, впусти их. Немедленно.

Робишон хотел услышать продолжение того, что начал говорить ему ветеринар, но тот поспешил с ним попрощаться.

— Ну а Беатрис…

— Потом, потом, Франсуа. И помни: ни воды, ни корма, пока я тебе не разрешу.

На этом парень, наездник и доктор покинули конюшню Школы.

— Что именно вам нужно для коня, герр Бетховен, и в какой он сейчас конюшне? — спросил дон Леандро, удобно усадив композитора и мальчика у себя в квартире.

Овдовевший ветеринар был в Школе верховой езды единственным, кто по желанию императора жил в одном из флигелей Хофбурга, чтобы при необходимости немедленно оказать лошади медицинскую помощь. Липицианы были необыкновенными существами, поэтому их дорогостоящее обучение длилось годами, а тщательному уходу, которого они требовали, позавидовало бы большинство горожан. Помещение, принадлежавшее врачу, состояло из пяти комнат: двух спален — его и его единственной дочери, девушки двадцати трех лет, изучавшей композицию в Венской консерватории, кухни, помещения для прислуги и кабинета, в котором дон Леандро принял Бетховена и его юного спутника.

Герхард вытащил из кармана разговорную тетрадь и подал ее дону Леандро.

— Вам придется писать здесь все, что вы хотите спросить у герра Бетховена, потому что он совершенно глух, — пояснил мальчик.

Прочитав вопрос, композитор рассказал своему собеседнику, что конь все еще находится в конюшне в усадьбе его друга фон Брейнинга, километрах в сорока от Вены, и что ему хотелось бы подыскать для него конюшню и уход где-нибудь поближе.

— К тому же я не хочу, чтобы бедное животное страдало от дурного обращения, — пояснил композитор. — Еще и потому, что маленький Герхард мне этого не позволит.

— «Вы собираетесь часто ездить верхом?» — спросил его ветеринар с помощью тетрадки.

— Увы, в моем возрасте меня надолго не хватит, — отвечал композитор с печальной улыбкой.