– Принято! Следующий! Не задерживайтесь,
гражданчик! Сделал дело – отвали смело! Читать, что ль, не умеете? –
рявкала Улита, собирая отчеты.
На Мефодия суккубы поглядывали с кокетливым
интересом, как на новенького. Один даже попросил позволения чмокнуть ручку,
после чего попытался превратиться в девчонку из соседнего класса. Не
ограничившись этим, суккуб с мокрыми поцелуями полез к Мефу на колени, бормоча
глупости. Однако Меф еще не забыл, что всего минуту назад этот же самый суккуб
имел облик тощего дяденьки средних лет в очках-линзах и с заросшим волосами
кадыком.
– А ну прочь! Во мрак сошлю! –
сердито крикнул Мефодий, и дрожащий суккуб мигом слинял, выронив из влажных
ручек пергамент с отчетом. Улита одобрительно показала Буслаеву большой палец.
К исходу второго часа суккубы отчитались и,
продлив визы на пребывание в мире смертных, отвалили прямо из заднего окна,
выходившего на глухую стену дома. Не успела взмокшая Улита перевести дух и
стряхнуть все отчеты в здоровенную коробку, которую предстояло отправить в
Канцелярию, как подоспело время комиссионеров. Здесь нужно было держать ухо
востро, поскольку комиссионеры, раздувая свои заслуги, склонны к припискам и
фальсификации.
Комиссионеры в целом походили на людей, однако
лица у них были мягкими, точно пластилиновыми. Они все время сминались и
гнулись. Носы безостановочно шмыгали.
– Вот тута, золотко, списочки самоубийц,
а тута, значится, гордецов… А которые в чудеса не верили, тех я на отдельную
бумажоночку чиркнул… Через запятую, стало быть, в один интервал. Соблаговолите
продлить пребываньице! – бормотал очередной комиссионер, вываливая на стол
кипу захватанных пергаментов.
Улита брезгливо принимала их и, пробив
новеньким бряцающим дыроколом, подшивала в папку красного пупырчатого картона.
Ей же вручались счета, которые ведьмочка долго и подозрительно разглядывала,
шипя на комиссионеров за наглые приписки.
– Ах ты, наглая рожа! С каких это пор 1 +
0 = 10? Еще и мелко написал! Ты кому очки втираешь? Ты понимаешь, что ты
документ подделал? – грохотала Улита.
– А как же, золотко? Единичка и нолик
сроду десять было! Не двенадцать же… Мы всех этих ученостев не знаем.
Ниверситетов не кончали. Мы, значится, чтоб все лучшим образом! – мямлили
комиссионеры.
Когда же Улита вконец припирала их к стенке,
комиссионеры бесстыже моргали, плакали и клялись чем попало. Особенно охотно
здоровьем друга друга.
– Еще бы не клясться! Ведь они терпеть
друг друга не могут, сволочи эти! – поясняла Мефодию Улита и от всей души
шарахала особо завравшихся комиссионеров дыроколом. Комиссионеры переносили это
стоически и лишь озабоченно ощупывали свежие вмятины на своих пластилиновых
головах.
Мефодию они, жалобно шмыгая носами, сдавали
безграмотные доносы друг на друга, в которых часто мелькали устаревшие обороты
вроде «бью ничтожный челом вашей милости», «оный мерзопакостный гад умыкнул у
меня эйдос а когда я слезно сказал ему опомнись что же ты сволота навозная
творишь бил меня нещадно», «не дайте в обиду бедную сироту сдерите с него
аспида кожу мне сироте на утешение и сошлите его во мрак на вечное поселение!».
От множества вонявших луком и табаком страниц
у Мефодия начали слезиться глаза, и он все более и более нервно шлепал печатью
по штемпельной подушке, продлевая комиссионерам регистрацию. «Ничего себе денек
выдался! У них тут что, всегда так?» – думал он мрачно.
Когда к концу второго часа Мефодий почти
ничего не соображал, а только шлепал печати, чья-то ловкая рука вдруг подсунула
ему пергамент. Мефодий, не раздумывая, пропечатал и его тоже.
– Тэк-с! – удовлетворенно сказал голос. –
А таперя вот туточки подпись личную поставить! На каждой страничке.
– Зачем?
– Положено так, по процедуре-с! Закон
неумолим-с, но подкупаем-с!
В сознании у Мефодия зазвенел предупреждающий
колольчик. Это был тот самый колокольчик интуиции, который всегда предупреждал
его об опасности. Мефодий поднял голову, вспомнив, что произошло в последний
раз, когда он не прислушался к колокольчику. Перед ним замаячило мягкое
пришибленное лицо и замигали узкие глазки несвежего цвета. Однако, несмотря на
подхалимские интонации и заискивающие глазки, комиссионер совсем не понравился
Мефодию.
– Ну подписывай! Очередь ждет! Труд не
дремлет! – вежливо поторопил комиссионер.
Взглянув на первую страницу, Мефодий с
удивлением обнаружил, что там проставлено его имя. Он попытался углубиться в
чтение, но в глазах зарябило от множества пунктов и подпунктов.
– Что это за бумажонка? – спросил
Мефодий, так ничего и не поняв.
– Моя командировочная во мрак! Дедульку
своего навестить хочу! Двадцать лет его не видел! Все глаза выплакал! –
сентиментально пояснил комиссионер и немедленно принялся сморкаться в большой
красный платок.
– А мое имя тут при чем?
– Так положено. Подпись самого великого
Мефодия Буслаева распахнет любые двери! Умоляю: ради дедули! Истерзался
старичок, а у меня денег на билет нету! Осчастливите на всю жизнь! Деткам буду
про вас рассказывать! – просительно сказал комиссионер.
Мефодий пожал плечами и, заглушив интуицию,
потянулся к перу.
– А ну стой! Стой, кому говорю! –
крикнула вдруг Улита.
Перо замерло над самой бумагой.
– Дай сюда! Взглянуть, говорю, дай!.. Так
я и думала! Ты соображаешь, что делаешь? Это ж договор на продажу эйдоса! Ты
чуть душу свою ему не отдал, дурак! – сказала Улита.
– А дедушка? – спросил Мефодий.
– Какой, к поросячей маме, дедушка? Откуда
у комиссионеров дедушки, осел! Да они из навоза и пластилина! Ты кому веришь?
Ему? Да своих-то собственных эйдосов у комиссионеров сроду не было, вот они и
злобствуют!
Она подбежала к Мефодию, выхватила пергамент и
несколько раз хлестнула им по кислой физиономии комиссионера. Комиссионер
разочарованно хрюкнул и с достоинством телепортировал. Его пришибленное лицо
выражало глубочайшую скорбь.
– Знаешь, кто это был? Тухломон! Маэстро
подлянок! Лучший наш комиссионер, но сволочь страшная. Не спохватись я – отдал
бы ты ему свою душу за… ну-ка взглянем за что! За банку вздувшейся кильки! Вот
пижон, мало того, что любит по дешевке брать, так еще и глумится! –
возмущенно пояснила Улита, разглядывая отвоеванный пергамент.
– Я ничего не понял в той бумажке. Все
было как-то путано… – растерянно сказал Мефодий.