Пастырь добрый - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Попова cтр.№ 54

Райзе от встреч со своими свидетельницами возвратился не скоро; выглядел он утомленным и немного злым – кажется, в отличие от населения старых кварталов, его источники согласились на откровенную беседу лишь после некоторых уговоров. Судя по принесенным им сведениям, кроме двоих, чьи имена уже были известны Курту, прочие подмастерья отличались отменной честностью. Либо же им попросту не посчастливилось получить выгодное предложение, поступившее их более везучим собратьям.

Допросы начались тут же, едва лишь чуть затихла суматоха с заполнением камер и комнат; Томас Штойперт был безжалостно разбужен и также приставлен к делу – по причине полной неспособности к дознавательской работе все, чем он мог помочь, это принять участие в обысках. Сия наука также не являлась преимущественной на особых курсах, но людей недоставало столь катастрофически, что даже такая помощь была кстати.

На вдумчивое, неспешное проведение бесед времени не было; минуты убегали стремительно, не оставляя возможности действовать в излюбленном духе майстера инквизитора Гессе, то есть, уделяя каждому задержанному по полчаса, растекаясь мыслью по теме, не столько слушая, сколько говоря, пытаясь отыскать слабину, на которую следует давить, не по словам допрашиваемого, а по его реакции на слова следователя. Разумеется, все это делалось и сейчас, однако словно бы как-то на ходу, и Курт не раз напомнил себе всадника, прямо с седла норовившего подобрать с земли мелкие монетки, рассеянные в траве, пуская при этом коня вскачь. Когда поздний октябрьский рассвет, холодный и пасмурный, начал исподволь осветлять небо, люди, голоса и слова слились в его рассудке воедино, образовав сложноделимый ком образов и звуков; лишь сегодня, впервые за время своей службы под началом Вальтера Керна, он оценил всю полезность его неизменных требований отчетов и протоколов, составленных письменно: если бы не записи имен, вопросов и ответов, к утру Курт попросту забыл бы уже, с кем он говорил, кого еще даже не видел, какие вопросы задавал и что ему на оные вопросы было отвечено…

Когда же ранним утром на пороге Друденхауса вновь возник отпущенный этой ночью ювелир в сопровождении всего своего семейства, он даже не смог ничего сказать, лишь, застонав, схватился за голову и обессилено привалился к стене, глядя на нежданного гостя, как на истязателя. В течение следующего часа в башни, навевающие некогда панический ужас на все население еврейского квартала, явились еще несколько его жителей, тоже с семьями и даже с вещами; открыто предлагать мзду никто из них не решался, однако в словах и взглядах сквозила такая недвусмысленность, что, приди в голову дознавателям воспользоваться столь щедрой благодарностью – и по окончании всего происходящего можно было бы смело надеяться скупить половину их квартала.

Около восьмого часа утра население иудейской части города прибывать перестало – то ли все прочие не надеялись спрятаться за каменные стены Друденхауса, то ли сомневались в гостеприимстве инквизиторов, то ли не пожелали оставлять все то, что было нажито непосильным трудом, то ли попросту не могли уже прорваться сквозь окружение магистратских солдат и редкие, но настырные кучки горожан, бродящих у границ квартала, точно коты у клетки с соловьями. Перед тем, как выслать людей на оцепление, бюргермайстер, если верить его словам, провел с оными долгую, задушевную воспитательную беседу, разъяснив подробно и детально, что будет с каждым из тех, кто вздумает оставить пост, вступить с горожанами в разговоры, пропустить мимо себя кого-либо из них или, не приведи Всевышний, поддаться на их провокации и сделать внутрь квартала хотя бы один-единственный шаг с намерениями, не предусмотренными уставом и личным приказом господина бюргермайстера. Со слов Бруно, чьими устами Друденхаусу был передан сей обет, постыдная порка и лишение оружия были наименьшим из воздаяний, обещанных кёльнским воителям.

Город этим холодным октябрьским утром медленно, но неотвратимо раскалялся, и Курт отчасти был даже рад тому, что за допросами и беготней по этажам не имеет времени и возможности услышать, что рассказывают майстеру обер-инквизитору изредка появляющиеся агенты. Сейчас от услышанного стало бы лишь еще тоскливее, ибо в сложившемся положении от него почти ничего не зависело. Не зависело – потому что никакие слова и доводы не заставят толпу разойтись, перестать желать того, что ей желается; как это бывает, он уже познал однажды на собственной шкуре в самом что ни на есть буквальном значении. Почти не зависело – потому что, все-таки, в его власти было разрешить ситуацию, правда, для этого надо было в предельно сжатые сроки найти и предъявить горожанам если и не виновника минувших несчастий, то для начала хотя бы пособника. И в очередной раз сбегая через две ступеньки с третьего этажа башни, Курт подумал о том, как человек непостоянен, бессмыслен и, по большему счету, немногим отличается от тех коров, чью смерть приезжий эксперт столь легко спутал с людской. Нового в этой мысли, бесспорно, не было ничего, однако сейчас майстер инквизитор Гессе не соглашался с прочтенным в умной книге афоризмом, а вывел эту идею сам, применительно ко всему происходящему. Во времена, когда Инквизиция хватала ближайшего удобного подозреваемого, который в те поры именовался сразу же и без мудрствия обвиняемым, в умах человеческих бродила мысль о том, как «эти живодеры» беспощадны, беспринципны и жестокосердны; теперь же, когда дознание проводится как до́лжно, когда расследование длится дни и недели, дабы отыскать подлинного виновника объявленных злодеяний – все те же люди, не думая о доказательствах, доводах и вообще о здравом рассудке, готовы порвать в клочья первого, кто подвернется им под руку. И самое мерзостное заключается в том, что после, когда неверность их действий станет явной, бесспорной, очевидной даже самым исступленным зазывалам из этой толпы – и тогда ни в одном из них не проскользнет ни тени не то чтоб раскаяния, а и простого мимолетного сожаления, а приди в голову магистрату арестовать и наказать виновных в беспорядках, бюргермайстер тут же будет поставлен на одну доску с Сатаной, Пилатом и древним змием.

Пилат, надо думать, в подобной ситуации мелочиться не стал бы, с недоброй усмешкой подумал Курт, остановясь на площадке лестницы второго этажа и переводя дыхание. Тот, нимало не сомневаясь, попросту махнул бы рукой, и закованные в медь парни быстро разъяснили бы не в меру деятельному населению, что есть такое «законопослушание» и «уважение к властям»…

– Гессе!

От звука голоса, прервавшего его невеселые рассуждения, Курт поморщился: когда Ланц обращался к нему так, это означало, что происходит нечто, что ему не нравится, а главное – не понравится и его младшему сослуживцу.

– Господи, что еще… – тоскливо выговорил Курт, обернувшись на оклик, и недовольно вздохнул. – Дитрих, только быстро. Что приключилось?

Ланц приблизился неспешно, проигнорировав его пожелание, и заговорил не сразу, глядя мимо его лица и подбирая слова опасливо, точно мог ими порезаться.

– Только что от Керна вышел Штефан Мозер, – произнес он неспешно, и Курт покривился.

– Боже, он уже и до старика добрался; Дитрих, нам ведь сейчас не до него…

– Штефан Мозер… старший, – уточнил Ланц, и он запнулся, ощущая, как леденеют ладони под перчатками, а вдоль спины медленно, как пиявка, сползает неприятный холодок.