– Видал? Не больно у таких разживешься!
– Чему же ты тогда радуешься?
Ленька небрежно извлек из кармана брюк небольшой дамский кошелек и, озорно подмигнув, подбросил его на ладони.
– Откуда? Откуда у тебя это?! – испуганно вскрикнул Юра.
– От верблюда! Ты что ж думал, я перед ней задаром комедию ломаю? – Ленька еще раз подбросил кошелек, спросил: – Ну-ка, угадай, сколько нам от дамочки на бедность досталось? А потом я тебя ремеслу учить начну.
– Не смогу я, Лень, – печально, но решительно сказал Юра. – Не получится у меня.
– Так и Москва не сразу строилась! – великодушно утешил его товарищ. – Сначала ты со стороны за мной понаблюдаешь, потом… – Ленька, не договорив, опасливо сощурил глаза и вобрал голову в плечи.
– Вот он! Вот он!.. – кричала, выныривая из толпы, обворованная им дама. – Держите его! Ах ты разбойник!..
Ленька сунул кошелек Юре в руки:
– Беги отсюда!.. Быстро!
И Юра побежал. С трудом лавируя между людьми, отовсюду тянущими к нему руки, он выскочил на улицу, почти не касаясь земли, помчался по ней. А со всех сторон неслось:
– Де-ержите-е-е!..
От страха у Юры бешено колотилось сердце. Лица людей, деревья, дома – все слилось в какой-то бесконечный пляшущий хоровод. Истошные, задыхающиеся от ярости голоса оглушали его. Они звучали уже совсем рядом.
– Держи-и-и! – вонзалось ему в спину.
– Справа! Справа забегай! – било по вискам.
– Хватайте его!.. Хватайте!
Кто-то подставил ему ногу. Он упал. Тут же вскочил и, затравленно озираясь, понимая, что бежать больше некуда, беспомощно прислонился к какому-то забору. А люди с перекошенными от ярости и злобы лицами смыкались вокруг все плотнее, ближе. Сейчас подойдут вплотную… и убьют.
– Бейте, чего смотрите! – орал кто-то чуть ли не в ухо Юре.
– Где кошелек? – наседала распаренная, дама.
– Ничего у него нет! – сочувственно вклинился в яростный ор одинокий женский голос.
– Да вот же! Вон, в кулаке зажал!..
– Бей!.. – Большие руки – холеные и грубые, с кольцами и без – тянулись к Юре, к его лицу, к волосам.
Юра в безнадежном испуге закрыл глаза: спасения не было… И вдруг среди всего этого хаоса он услышал странно знакомый, с легкой хрипотцой голос:
– А ну, посторонись!
Юра открыл глаза и увидел… Красильникова! Да-да, это был он, Семен Алексеевич! Раздвигая озверевшую толпу, предупреждая строгим взглядом: молчи! – он шел ему на выручку.
– Ага, друг ситцевый, попался? Ну-ка, топай за мной!
Все это было похоже на страшный, с удивительным концом сон. Не понимая, откуда здесь взялся Красильников, завороженно глядя на него, Юра увидел вдруг в глазах Семена Алексеевича озорные искорки.
– Пойдем! – еще раз сказал Юре Красильников. – Кошелек ваш, мадам? Получите свое добро. И вдругорядь получше за ним присматривайте. А вы, граждане, расходитесь – концерт окончен.
– Это как же! – дернулся к нему высокий мордатый парень. – Да я его, мазурика…
– Но-но! – выдвинул навстречу крепкое плечо Семен Алексеевич. – Без тебя разберемся! Или ты тоже хочешь? Тогда пойдем! Заодно выясним, что ты за птица!
Мордатый попятился. Да и другие, даже самые озверевшие, жаждущие крови, мгновенно утратив интерес к происходящему, начали расходиться. Когда барахолка осталась за спиной, Семен Алексеевич, укоризненно поглядывая на Юру, спросил:
– Что же ты, парень? Такого я от тебя, век мне моря не видать, не ожидал. И давно ты это приноровился?
– Я не крал, – произнес шепотом Юра. Слезы подступали к самому горлу, но он сдержался. – Я выручал товарища. Он хотел выручить меня, а получилось…
– Что получилось, я видел, – вздохнул Семен Алексеевич. – А насчет взаимовыручки – мудрено. Так что давай обо всем по порядку крой: как ты здесь оказался, где Иван Платонович, ну и дальше в таком духе. Вплоть до барахолки!
Юра торопливо, давясь словами, рассказывал, как умер Иван Платонович и что было потом. Красильников, темнея лицом, слушал. Когда Юра умолк, притянул его к себе, хрипло произнес:
– Дела… А как же мы Наташе о таком горе скажем?
– Не знаю. Надо придумать что-то…
– То-то и оно… У ней ведь, как и у тебя, ни одной больше родной души на всем белом свете!
– А мы? – пробормотал Юра. – И вы, и я, и Павел Андреевич…
– Это верно. Да только отца с матерью человеку никто не заменит. Ты это знаешь. А Иван Платонович Наташе с детства и за отца и за матерь был…
И опять – в который уже раз! – подивился Юра, как тонко умеет понимать и чувствовать этот внешне простоватый человек.
На Корабелку они поехали не сразу. Красильников хорошо понимал, что в Севастополе сейчас находится немало офицеров, которые неоднократно видели Юру в штабе Добровольческой армии и знали его как воспитанника ставшего знаменитым капитана Кольцова. Вполне возможно, что кто-то из них случайно оказался на барахолке и увидел, узнал его. Что могло произойти дальше, Красильников догадывался: за ними проследили бы и накрыли всю явку. Вот почему они долго плутали по полупустынным окраинным улочкам. Здесь можно было легко заметить слежку. И лишь затем берегом, проходными дворами, огородами добрались до Корабелки.
Дверь им открыла Наташа. Едва увидев Юру – оборванного, худого, непохожего на себя, она почувствовала беду и, побледнев, замерла.
– Ты, Юрий, присядь пока. А мы с Наташей потолкуем, – тихо сказал Семен Алексеевич.
Он шагнул к Наташе, обнял ее за плечи и коротко, просто объяснил то, о чем Юра не смог бы говорить. Наташа, уткнувшись лицом в грудь Красильникову, заплакала.
– И поплачь! Поплачь! – поглаживая ее по спине, смятенно шептал Красильников. – Это ничего, поплачь. Отчего у людей иной раз сердце разрывается? Человеку поплакать бы, а он не может…
Вечером на кухне Красильников, Василий Воробьев и подпольщики решали, как быть с мальчиком.
Ясно, что прятать его здесь, на Корабелке, не следовало. Оставалось одно: поселить где-нибудь поблизости, но чтобы был на безопасном расстоянии от их дел. Решили отправить Юру на Херсонеский маяк, служивший помимо прямого своего назначения еще и запасной явкой подпольщиков. Маяк стоял в глухом и пустынном месте неподалеку от города, но все же не в городе. Его смотритель Федор Петрович Одинцов с недавнего времени жил бобылем, жена умерла, – парнишка не должен был ему помешать…
На следующий день Юра с Красильниковым еще затемно оправились на маяк. По изогнутой, будто лук, Артиллерийской улице вышли к Наваринскои площади и от нее по вытертой временем и тысячами ног лестнице спустились к кладбищу. Когда свернули с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую к старому монастырю, совсем рассвело, изредка стали встречаться прохожие…